Народ, придумавший Чебурашку и треугольную гитару, сдавайся!

Покорность воспитывает...

(отрывок из книги "Власть подвала")

В этом мире я прожил несколько следующих дней и он мне очень не понравился.

Он был маленьким, хотя и гораздо большим, чем микроскопический мир бесконечных деревьев. Все обжитое пространство здесь было километров четыреста в поперечнике. Во все стороны от маленькой страны простиралась жаркая степь.

Единственной добродетелью людей в этом мире было послушание. Это был мир несвободы, причем несвобода зашла очень далеко и приняла такие причудливые и извращенные формы, каких никогда не было и не могло быть на земле. Все дети до трех или четырех лет здесь содержались в плотных пеленках, и днем, и ночью. Все дети постарше, а также взрослые спали обязательно в подобии наших смирительных рубашек. Отдыхали тоже в рубашках. Всегда, когда только возможно, они носили ошейники и останавливаясь, привязывали сами себя. Когда они сидели, то связывали себе ноги, а когда шли – руки. Для быстрого и удобного самосвязывания здесь были придуманы специальные причудливые приспособления.

Должен сказать, что работали эти приспособления очень точно.

В первое время все тамошние жители казались мне сумасшедшими, тихими лунатиками страны дураков. Они культивировали послушание, это еще можно понять, и в истории земли найдутся аналогичные глупости, но послушание чему? Все были полны покорности, все подчинялись, но никто не отдавал приказов. Что бы я ни попросил, мои просьбы беспрекословно выполнялись. Думаю, что если бы я попросил кого-нибудь броситься со скалы в пропасть, он бы исполнил мою просьбу. Их быт поражал ужасной бедностью. Цивилизации не было и в помине. Они сеяли какие-то злаки, едва-едва умели читать.

Была, впрочем, и польза, которую я извлек из их безропотной покорности. Я попросил их вставить мой кусок зеркала в оправу и изготовить удобную крышечку.

Они так и сделали. Теперь я имел свой собственный карманный прибор перехода и мог сбежать в любой момент – к сожалению, не за землю, а просто куда попало.

Зеркало в оправе и с крышкой было размером с обычную мыльницу и только немного оттопыривало мне карман. И все-таки, оно оставалось опасным: ведь переход был двусторонним. Не только я мог воспользоваться зеркалом, но и нечто с другой стороны. Неведомый пришелец мог появиться в любой момент. Не думаю, что его приход обрадует меня. Может быть, зеркальце стоило бы бросить, но я не сделал этого.

Много раз я пробовал сосредоточиться и вызвать перед глазами знакомые образы. Но нет, снова ничего, кроме тьмы. Увы, вернуться домой из этого мира я тоже не мог. Мне оставалось только идти дальше, даже если каждый мой шаг будет только шагом отчаяния.

Поначалу я смотрел на местных жителей с легким презрением.

– Неужели всем так нравится послушание? – спрашивал я многих. Мне отвечали туманно, но утвердительно. Как я понял со временем, детей, выказывающих непослушание, здесь умерщвляли. Искусственный отбор уже зашел слишком далеко, – так далеко, что образовал новую породу людей: человек послушный. Это было чудовищно. С этого времени я смотрел на местных жителей с отвращением, как на неразумных хомяков, которые имеют привычку пожирать собственное потомство.

Впрочем, и у нас в древней Спарте умерщвляли тех детей, которые были недостаточно здоровы.

Вскоре я услышал историю этого мира и понял, чему подчинялись все эти несчастные.

Очень давно, согласно легенде, почти четыреста лет назад, на землю этой страны спустился бог. Легенда говорит, что бог выбрал именно это место для пришествия потому, что жители уже тогда отличались примерным послушанием и смирением. Не знаю, так ли это на самом деле. Бог совершил много чудес, но не оставил людям ни одной заповеди. Люди хотели слушаться и просили бога, наконец, он согласился. Он оставил людям заповедь, состоящую всего из трех слов. Слова эти он высек огненным мечом на камне. Сверху каждого из слов он положил каменную плиту – так, что ни одно из слов заповеди нельзя было прочесть. Мне кажется, бог все же не хотел оставлять свою заповедь этим несчастным послушным созданиям. Он не хотел, чтобы его слушались. Прошло время и появился первый сомневающийся. Он приподнял первую из каменных плит и прочел первое слово, высеченное в камне огненным мечом. Первое слово было «покорность». Убежденный этим, он рассказал о своем проступке и потребовал для себя смертной казни. Он был показательно казнен и посмертно причислен к лику святых. Его могила сейчас находится совсем рядом со священными плитами. Увы, бог, или тот, кто прикрывается его именем, использует нас как промокашку, а потом выбрасывает.

Этому есть миллион доказательств в земной истории.

Но сменилось еще несколько поколений пока снова появился сомневающийся, который пожелал прочесть заповедь бога. Он поднял вторую плиту и прочел под нею второе слово. Второе слово было «воспитывает». Итак: покорность воспитывает.

Как только он понял эту мысль, то рассказал о своем проступке. Но его не казнили, как первого святого, а заточили в маленькую келью, где он и прожил еще очень много лет. Сейчас его могилу можно увидеть рядом с могилой первого святого. Теперь осталось непрочтенным лишь третье слово заповеди. Оно ждет нового героя и, если все эти люди будут такими же покорными, как виденные мной, то прождет еще много веков.

Во всей этой истории была определенная красота. Но что такое красота и зачем она нужна, если она всего лишь прикрывает страдания, невежество и совершенно скотскую жизнь? Не знаю, было ли эта штука действительно делом бога, хотя бы местного бога, маленького хитрого божка с толстым блестящим животиком, или более серьезного бога, задумавшего глубокомысленное мероприятие. Но само произведение вполне в божественном стиле. Это по-божески – дать людям проблему, с которой можно справляться и так, и этак. В результате тьма в течение нескольких веков. А красота – так что красота? Она ведь и так есть во всем, и в большом и в малом, она все равно есть. Даже на белых крыльях бабочки капустницы найдется черное пятнышко – для красоты.

Прожив несколько дней там, я предпринял паломничество к святым местам. Идти полагалось только пешком, с непокрытой головой, в ошейнике и ведя самого себя за поводок. Поводка я надевать не стал, также не стал связывать себе ноги на отдыхе. У священной скалы мне еще раз пересказали знаменитую историю, напирая на слово «священно».

Ощущение святости или священности означает лишь одно – недоступность для критики. Чувство святости отключает критическое мышление. Поэтому способность ощущать святость чего-либо есть добродетель для дураков, ведь критика дурака бесполезна или вредна, но эта способность есть порок для человека мудрого, или хотя бы разумного. Я имею ввиду не только божественную святость, но и святость родины или разных государственных атрибутов. Чем больше святости, тем больше места для порока. Если на экране написано слово «священно», то в темноте позади экрана всегда жируют наглые свиньи, которые в свое время это слово написали или которым оно досталось по наследству. Отсутствие святости не означает отсутствие любви или уважения – оно может означать любовь и уважение человека достойного. Чем больше я слушал хвалебные речи в честь местных священников и восхваления местных атрибутов, тем сильнее укреплялся в своем решении.

Апофеозом церемонии было прохождение цепочки паломников мимо слов божественного откровения. Каждый, кроме меня, вел себя за поводок. Когда я приблизился к словам, то вышел из строя, сделал несколько шагов к последней плите и отодвинул ее. Последнее слово было «чудовищ». Итак, заповедь гласила: «покорность воспитывает чудовищ». Совершенно верно сказано. Вот они, эти чудовища вокруг меня, они идут с веревками на бледных шеях, вперяясь изнуренными взглядами в каменистую землю и даже мой поступок не может пробудить в них никакие истинные чувства.

Был ли в этом какой-то смысл? Но мы все наполняем каким-то смыслом наши жизни и то, что кажется бессмысленным со стороны, изнутри выглядит совсем иначе.

И мой собственный смысл с их точки зрения показался бы чепухой. Поэтому нельзя сказать, кто из нас прав. И я не имел права решать за них. Прочитав слово, я снова подвинул плиту на то место, где она и была до сих пор. Плита оказалась не тяжелой. Килограмм двадцать. Пусть история идет своим чередом.

Никто из них не спросил меня о том слове, которое я прочел. Вечером следующего дня я ушел от них. В память о них мне останется зеркальце, на крышке которого вырезано условное изображение трех каменных плит.