Народ, придумавший Чебурашку и треугольную гитару, сдавайся!

Каменная вода

Пролог

Калинин Владимир - Кофе, масло, холст, 2011

Я ангел… - эти слова уносит зелёный ледяной ветер, но Сана каким-то чудом слышит их и пожимает плечами.
- Характер у тебя не сахар.- Я не о характере.
- Тогда о чём? О том, что ты - ангелочек с белыми крыльями?
Да. Да.С белыми крыльями, мечом карающим и - болью, которую не несет ни один смертный... Она вдруг оборачивается, быстрым безотчетным движением нагибается, берет мою ладонь и целует ее, в самую середину, туда, где темнеет безобразный ожог.
И все внутри меня застывает от предчувствия смертной тоски. Теперь она стоит у края крыши и тихонько плачет. О нет, теперь ей не обернуться - ни за что, даже если в меня вселится мятежный дух Люцифера, и я крикну ей... хотя к чему жалкие оговорки - этого не случится. Мне не дано оправдаться даже в собственных глазах.
Холодный светлый меч вырастает из ладони, но любовь - та любовь, которую ты никогда не могла понять, бушует во мне и рвет изнутри плоть... Плоть - но не душу.
Мои мысли беспорядочны, как листья под ногами. Я бы не удивился, увидев Лестера, но его здесь нет. Ну что ж, на нет и суда нет...
Мне даже не больно. Это очень просто - не чувствовать боли. Нужно просто стать ею. Чужой болью. Это так просто... Я люблю тебя. Прости меня, Сана.

Часть первая
Глава первая. Девушка из разбитого кувшина

Из дневника Саны:
"Мне 24 года меня зовут Сана, и я - никто. Это, пожалуй, все.
Ах, нет, я забыла об Энджи. Это единственный человек, который входит в мою жизнь. Я принесла ей столько горя, что об этом страшно думать, но я люблю её, Богом клянусь... Даже если это и ложь, то - и милосердие тоже.
Эндж. У неё усталый рисунок рта и маленькие хрупкие руки. Правда, есть ещё Ян..."

- Эй, парень, с тобой все в порядке?
Так он понял, что жив. Мимо, по пустой, седой от дождя улице, шли редкие прохожие, ощетиниваясь зонтами. Он стер рукавом сбегающую по лицу воду и посмотрел на доброго самаритянина в светлом плаще, до ушей забрызганном грязью.
- Да, спасибо.
И это даже не было ложью.
Плащ кивнул и ушел. Он двинулся следом - не для того, чтобы догнать, просто шел туда, где вдалеке, среди чужих спин, мелькало грязное светлое пятно. Потом остановился у первой зеркальной витрины и с каким-то недоумением посмотрел на собственное отражение.
Лицо было тяжелым, печальным и темным; мокрым на глянцевой глади. На бэйдже, приколотом к рубашке, значилось, что он волонтер Центра Спасения. Его звали Ян. Имя ему не понравилось - Ян, двуликий и лицемерный Янус... Но, в общем-то, это не имело особого значения. В кармане обнаружились деньги, а под мышкой - заботливо сложенный зонтик со сломанными спицами.
Первое, что он почувствовал, это непривычная, невозможная тяжесть. Бремя, которое только и дает возможность, что не упасть... Чтобы остаться на ногах нужно прикладывать все силы - но дело того стоит.
Он даже не знал, где он, не знал, на каком языке сейчас говорил с прохожим. Но зато он знал (многие ли могут этим похвастаться?), что он должен сделать. Он шел, сворачивая то направо, то налево, быстро и целенаправленно. Он еще не знал, что или кого увидит - знал только, что не сможет пройти мимо, что внутри тут же вспыхнет холодное, обжигающее пламя, и боль бешено запульсирует в левой ладони. И это будет скоро, не зря там тысячи лет высчитывают, когда и где тебе лучше появиться на земле.
Дождь заканчивался, мокрый асфальт блестел под ногами. Воздух был студеным и ласковым. Ян уже совсем было прошел мимо рыжей девушки, одиноко стоявшей на остановке и вдруг остановился: ладонь онемела, но боли не было, и он замер, прислушиваясь к бунтующим чувствам: она? неужели она?.. Нет, это была не она, хотя он мог ошибаться - в конце концов, это только ненадежная человеческая плоть. Ноющая ладонь не давала пройти мимо. Подошел автобус, и они вместе зашли в полупустой салон. О, хоть бы, - подумал он, - хоть бы она ему понравилась, хоть немного, хоть чуточку. Говорили, что это всегда помогает.
Но чем больше он всматривался в незнакомое лицо, тем меньше надежды у него оставалось. Дело было не в том, что она не была красива - этого Ян не мог уверенно определить, - но ее накрашенное лицо отталкивало. Она упрямо смотрела на свои скрещенные руки, чуть опустив голову, но было заметно, что глаза у нее до странности холодные, а тонкие светлые губы сложены в кривую неумелую улыбку.

Обидно. Автобус остановился, и они вышли. Ян попробовал позвать Учителя, но ответа не было. Оставалось одно, самое надежное в этом мире средство, - положиться на судьбу, тупо идти следом и ждать неизвестно чего. Они быстро дошли до дома - маленькой двухэтажной развалюхи грязно-розового цвета. Рыжая зашла в маленький темный подъезд, а Ян остался стоять и смотреть в небо, полное звезд. Никогда они еще не светили так ярко, он внезапно заметил это. Он не думал о том, что ему делать: знание само войдет, когда это будет нужно.
Была ли некрасивая рыжая девушка ею? Он не знал до конца, он ведь мог и ошибаться. Но даже этого не следовало бояться: наконец, это практика, и есть Учитель, который поможет, если на то будет необходимость.
В грязном доме зажигались окна. И свет одного внезапно вспыхнувшего окна ударил его как электрическим током. Боль. Но не ее боль, чужая боль, которая все-таки отдавалась в нем.
Нет, это было не страшно. Боль преходяща. Но отчего-то его сердце вздрогнуло при мысли о некрасивой девушке в автобусе: в конце концов, ни один человек, с которым сталкивает судьба, не становится тебе безразличным. Этого не было в учебниках, но, видимо, грешная человеческая сущность оказалась мудрее. Не забыть бы сказать об этом Учителю. Но это могло подождать, а сейчас ему нужно было идти. Этого тоже не было в учебниках, но все-таки нужно. "Навстречу судьбе и смерти - как романтично, - насмешливо подумал он и даже обрадовался, настолько человеческой вышла эта мысль. - Правда, не собственной судьбе и не собственной смерти. Разница? Разница".
Он зашел и поморщился - какой-то запах, не острый, но до ужаса противный стоял в прихожей. Откуда-то слева доносились странные методично повторяющиеся звуки, женский голос монотонно что-то бубнил. Ян по-колебался еще мгновение - инструкции ничего подобного не предусматривали, но что-то подсказывало, что нужно войти.
На кухне были две женщины: старая и молодая. Старуха в длинном коричневом халате колотила молодую головой по столу, монотонно повторяя:
- Дрянь, дрянь, дрянь...
Заметив Яна, она убрала руку и брезгливо вытерла ее о фартук.
- Ты кто? - голос у нее был громкий и сипловатый. В общем-то, она была не такой уж старой, может, лет пятьдесят пять или даже меньше, но грубая уродливая стрижка и одутловатые, бульдожьи черты лица здорово надбавляли.
Он прошел и, поборов брезгливость, сел на батарею возле девушки - она так и осталась лежать грудью на столе, черные волосы, жесткие и густые, закрывали лицо. Он спокойно сказал:
- Хотите воды? И не волнуйтесь так.
Старая поморгала круглыми, с рыжеватыми ресницами, глазами, потом хрипло произнесла:
- Ты че здесь делаешь? Это мой дом.
- Я стучал, - пояснил Ян. Больше он, по-видимому, ничего объяснять не собирался. Пусть сама ищет объяснения - о, как это старо и как проверено легионами белокрылых существ.
- Ты от сына?
- Да нет же, - с досадой возразил Ян. Он не собирался лгать больше необходимого. - Я тот, кого вы ждете.
Она опять поморгала.
- Ты... вы насчет жилья?
- Да. Пожалуй, да.
- Хмм... - хозяйка недоверчиво осмотрела его, словно мысленно прилаживая к своей убогой квартирке. - Полторы в месяц, угловая комната свободна, слева по коридору. Можете посмотреть... только какой смысл, сюда люди не от хорошей жизни идут.
Он пожал плечами и молча протянул ей деньги. Спокойно произнес нелепую фразу:
- Премного благодарен.
Поднялся, легко перекинул девушку через плечо. Хозяйка что-то неодобрительно пробурчала, потом сказала:
- Вы все-таки не вмешивайтесь в мои дела с жильцами.
Ян вышел в коридор, полутемный и так же воняющий, пинком открыл свою дверь.
Комната была очень маленькой, очень бедно обставленной и очень-очень грязной. Серенький свет с трудом пробивался через многолетний слой пыли, в углу стояла кровать с продавленной сеткой (на нее Ян положил девушку), рядом - высокий, до потолка, шкаф, ободранный столик и табуретка.
Она не приходила в себя, и Ян, наткнувшись на бурое, в далеком прошлом - махровое полотенце, пошел искать туалет.
Было физически трудно просто находиться здесь, трудно притрагиваться к старым, засаленным вещам. трудно дышать этим затхлым воздухом; и все до того бедно, грязно, убого...
Когда он вернулся, она лежала, открыв глаза, и смотрела на него с любопытством и чуть-чуть с недоумением.
Он сел рядом и, морщась, начал вытирать кровь мокрым полотенцем.
Ей было, наверное, лет двадцать пять-двадцать шесть. Светлая, тонкая, как рисовая бумага, кожа обтягивала острые скулы с оспинками. Воротник толстого желтого вязаного свитера, доходившего до колен (единственное, что на ней было) закрывал подбородок, и губ не было видно, но темные глаза улыбались.
Она сказала:
- Я что, умерла и попала в рай? - голос у нее был славный, правда, иногда в нем проскальзывали хрипкие прокуренные ноты.
-Это не очень похоже на рай, - очень серьезно ответил он. - Это совсем не похоже на рай.
- А зачем ты это делаешь?
Ян посмотрел на нее - она спрашивала, совсем не шутя.
-Потому что у тебя кровь на лице. На, - он протянул ей полотенце и отвернулся.
-Вся рожа разбита, да?
С ней трудно было разговаривать.
- Да. Не надо так.
Она пожала плечами.
- Как?
- Так, - он резко повернулся. - Рожа прекрасная, но действительно разбита в кровь. Вот так не надо. Пожалуйста.
- Ну ты даешь, - сказала она и решительно протянула руку. - Я - Сана.
- Я знаю.
- Правда? - она усмехнулась. - Какая прелесть. Откуда это?
- Просто знаю. Меня зовут Ян.
- Я знаю, - передразнила она и встала. - Я постираю тебе полотенце.
Он скосил глаза на мокрую, багровую тряпицу и отрицательно покачал
головой.
- Не надо. Выкинь.
Сана пожала плечами и вышла. У порога сказала:
- Как хочешь. Странный ты парень, Ян. И каким лихим ветром тебя сюда занесло?
Она вышла, и Ян попробовал позвать Учителя. На этот раз все получилось легко и быстро.
"Когда я ее увижу?".
"Когда будешь готов. Это будет скоро. И легко".
"Кто она? За что ей это?".
"Она? - голос Учителя не изменился, но почему-то Яну показалось, что он улыбается. - Она, в общем, то же самое, что и ты".
"Что вы хотите сказать, Учитель?".
"Она - дитя своего времени, Ян. Упрямое, беспечное дитя. Ты тоже дитя своего времени, только твое время называется Вечность. Вот и вся разница".
"Простите меня, Учитель... Но по тому, как вы это говорите, похоже, что вы... любите ее. Простите меня".
"А разве может быть по-другому? Да, я люблю ее как дочь, как сестру, как жену и мать. Она - в той же мере мое творение, сколь я - ее".
"Вы никогда не говорили таких слов, Учитель. Ни мне, ни другим ангелам".
"Это иное. Мы связаны другими нитями..."
"Значит, мы не так свободны в выборе любить?"
"В выборе, Ян? У нас нет выбора. Ты помнишь - я просил тебя прочитать Недозволенное?"
"Ангелы завидуют людям?.."
"Ангелы завидуют людям" - голос Учителя стал совсем далеким.
"Это правда?"
"Разве может правда быть недозволенной? Нет, Ян, это неправда".
"Но если я все-таки завидую?"
"Спроси себя: может быть, ты - не ангел?"
"Учитель!.."
Но Учитель не отвечал, и Ян в отчаянии подумал, что не в первый раз остается вот так - один на один со своими вопросами. А ведь он - лучший ученик Академии; как же приходится другим?
Он не знал. Так же как и не знал, завидует ли этой девушке, этой некрасивой, побитой жизнью хозяйке и всем другим - безымянным, но любимым Учителем? Ему бы хотелось найти ответ на этот вопрос, и он спросил себя: а я- ангел?
И получил на это только один ответ.

Глава вторая. Хлеба

Из дневника Саны:
"Ян. Его так трудно понять. Он бывает радостным, чутким, нежным, угадывает мои мысли еще до того, как я успеваю подумать. А бывает, что он становится сухим бездушным автоматом, и в такие дни он намеренно старается уколоть и причинить боль. Собственно, у него на лбу большими буквами написано "Мерзавец, от которого ни одна женщина не видела ничего, кроме горя". Потому что потерять его - горе, и избежать этого невозможно, будь ты хоть Мисс Совершенство. А я не Мисс Совершенство, и совсем не хочу ею быть...
Иногда он кажется мне просто сумасшедшим. Что-то выдает в нем человека, привыкшего к деньгам и власти, так какого черта он приехал сюда и живет в змеятнике?.. "

Хозяйку звали Анастасия Александровна, ей было сорок семь лет, она была добрая, больная, несчастная женщина, и у нее был сын-алкоголик. Все это Ян (вперемешку со всхлипываниями и причитаниями) узнал во время утреннего чая, разбавленного кипяточком, с дубовыми печеньками.
Хозяйка плакала. Каждая уныло обвисшая складочка ее жирного, рыхлого, обрюзгшего тела противно - несмотря на все свои старания, Ян не мог отделаться от этой мысли - тряслась и подрагивала. Несмотря на ранний час, она, кажется, уже успела отхлебнуть из заветной бутылочки на краю буфета и была очень слезлива и сентиментальна.
Ян довольно участливо слушал эту горестную повесть, изредка поглядывая на темное, мутное дно стакана, но не решаясь отпить.
- Я ж институт закончила, - она громко высморкалась, - филологический, хотела учительницей работать... у меня мама и бабушка учителя были, обе... так нет, надо было связаться с Сеней, пьянчугой проклятым...
- Ваш муж много пил?
- Не то чтоб много, - непоследовательно заявила она, - не работал он, сидел на моей шее. Потом Славка появился, хорошо, мама деньги давала... потом он к другой ушел, молодой, и повесился, ирод проклятый. Мне хоронить пришлось... - опять послышались рыдания, переходящие в жутковатый вой. На кухню вошла Сана. Сегодня она была одета приличней - во что-то дешевое и цветастое - и вообще, умытая и причесанная, выглядела получше.
- Весь этот концерт означает одно: не забывай платить за квартиру, - насмешливо сказала она.
- Ах ты, ведьма! - хозяйка швырнула в девушку стаканом, но промахнулась, и стеклянные осколки побежали по щербатому белому кафелю. Сана пожала плечами и вышла. - Вы не думайте...
- Я ничего такого не думаю, - сказал он и погладил Анастасию Александровну по плечу. - Это просто недобрая шутка. Я вас понимаю.
- Спасибо, - она вытерла лицо грязным кухонным полотенцем. - А эту не слушайте. Тоже возле Славика моего крутилась, пока у него деньги были. Я ему ведь много раз говорила, зачем тебе эта прошмандовка, ведь она, курва, из тебя всю душу вытрясет. А он все смеется, ну что с него взять, дите ведь. Я ее, говорит, мама, люблю. Вот и вся любовь... спивается теперь...
Вся эта история, щедро сдобренная пьяненькими слезами, была неприятна Яну.
- Мне нужно идти, - сказал он.
- Вы не стесняйтесь, - хозяйка покосилась на буфет; несмотря на мелькнувшее на ее лице сожаление, она, похоже, обрадовалась возможности остаться вдвоем с недопитой бутылочкой, - приходите ко мне и обедать, и ужинать.
Яну стало противно.
- Спасибо вам... скорее всего, я поем в городе.
- Вы на моего сынка чем-то похожи, на Славушку, - она чувствительно всхлипнула. - Мальчик мой, пропадает теперь ни за грош...
Ян попятился и вышел из кухни. Сана в коридоре поливала цветы, и вдруг даже сердце остановилось: его поразила мысль, которая должна была прийти к нему еще вчера, но почему-то не пришла... Она?
- Чего это у тебя такое лицо? - спросила Сана.
Сердце снова неторопливо, по-хозяйски, забухало о ребра. Да нет. Конечно, нет. Не она.
- Да нет, ничего... - и, переводя разговор, он добавил: - мы сейчас с Анастасией Александровной разговаривали.
- Понимаю, - с недовольной гримасой сказала Сана. Она поставила крошечную лейку, и Ян вдруг заметил, что она совершенно сухая, и никаких следов пребывания воды в ней не заметно. - И она, конечно, рассказывала, о том, что у меня было с ее сыном. Похоже, тот факт, что мы переспали, является самым выдающимся в ее биографии. Хотя как раз самого факта и не было. Не то, чтобы я оправдываюсь. Просто мне непонятно, зачем эта старая ведьма врет.
Ян коснулся пальцем внутренней стенки лейки. Так и есть. Сухо.
- Зачем ты так? Она несчастная женщина.
- Да неужели? - оледеневшим тоном сказала Сана. - Хочу открыть тебе один секрет: в этой чертовой ночлежке ты не найдешь ни одной счастливой женщины. Впрочем, так же как и ни одного счастливого мужчины.
- А ты?..
- Что я? - она фыркнула и ушла, а Ян получил возможность внимательней присмотреться к буквально-таки заворожившей его лейке.
На дне была вода.
Он занимался совсем не тем, чем должен. Теперь, когда он здесь, он должен найти ее. Ему жалко, очень жалко всех, кого он здесь встретил. Но сострадание должно помогать, а не мешать. Если оно мешает, то это уже никуда не годится...
Учитель сказал, что это будет скоро. И легко. Но это значило, прежде всего, что он должен постараться, и быть готовым к тому, что увидит.
Но он верил, что готов.
Верил.
Ян вышел на улицу. Дождь закончился, бирюзовое нежное небо смотрело тепло и любяще, как на дорогих его небесному сердцу детей; было солнечно и приятно, на дальней лавочке одиноко вязала старушка, где-то слышались детские голоса. Запах прелых листьев жег грудь. Кажется, сейчас должен был появиться какой-нибудь друг детства, хлопнуть по спине и сказать что-нибудь соответствующее моменту... попросить закурить, например. Кажется, у людей это называется ностальгия.
Ностальгия по тому, чего никогда не было.
- Ностальжи? - развязно спросили у него за спиной.
- Лестер? - Ян обернулся. - Как ты здесь...
Рядом, на лавочке, сидел белобрысый хлыщ и жмурился от солнца.
- По воле Его. Конечно же. Не волнуйгя так, братец.
Ян поморщился. Ангелы, завербованные из людей, отличаются многим. Может быть, им чего-то недостает. Может быть, наоборот - чего-то в излишке. Что сразу бросается в глаза - так это их манера переносить в небесные сферы разнообразные земные реалии и переживать над всеми условностями, до которых додумались люди. Привычка к именам и фамильярный небрежный тон - из той же оперы.
Есть и не столь заметные, но более неприятные отличия. Все ангелы не идеалисты, это слишком большая роскошь для тех, кто каждый день сталкивается с болью растерзанной в кровь земли и людьми на ней. Но только контрактники приобретают к концу обучения какой-то очень циничный взгляд на вещи. Они предпочитают не смотреть в глаза людям, например. И еще, кажется, считают себя в чем-то виноватыми.
Их не приглашают ни в Высшую канцелярию, ни вообще - наверх. Это не дискриминация, а нормальный подход к делу. Простота и целесообразность, сразу по двум причинам. Во-первых, почти все они ограничены временными контрактами. Во-вторых, они и сами не особенно рвутся к неизведанным высотам, а предпочитают разбираться с повседневными земными делами. Нужно отдать им должное - у них это неплохо получается...
- Не называй меня братом, - наконец попросил он.
Любой ангел-контрактник обиделся бы на эту простую просьбу, но Лестера Ян к обычным контрактникам не относил. Тот отличался не только фантастической неуспеваемостью по всем предметам - даже по земноведенью, и это ангел, завербованный из людей! - но и какой-то общей странностью, которая не поддавалась определению, но, тем не менее, была. Он всматривался в Яна с таким напряженным вниманием, что тот сразу почувствовал себя неуютно в, казалось бы, обжитой плоти.
- Что это ты так на меня смотришь?
- Так... шикарное тело. Интересно... - он неожиданно прервал себя. - Как ты только забрался в эту дыру, Ян? Найти тебя было целой историей.
На миг его кольнуло дурное предчувствие.
- А зачем ты меня искал?
Лестер театрально приподнял левую бровь.
- Не рад меня видеть?
- Рад, - с удивлением сказал Ян. - Интересное чувство...
- О, впереди у тебя еще много интересного, можешь мне поверить.
Ян смотрел на длинную белую нитку, протянувшуюся по левой руке от пальцев до запястья.
- У меня шрам на левой руке, - сказал он.
- От консервной банки, - сказал Лестер, - наверное. У меня тоже такой был, когда... ну, в общем, когда я был человеком. Я порезался в походе. Было больно.
- У тебя здесь практика?
Лестер снова развалился на лавке.
- Скоро начнётся. А пока мне дали несколько дней, чтобы просто побыть на земле. Кажется, что-то вроде детской комнаты милиции "и проч. и проч.".
Ян кивнул. Лестер был головной болью всей Академии - неудивительно, что ему досталась такая практика.
- Кровь, блевотина, малолетние преступники и проститутки... в общем, закончим о моей блестящей карьере, тем более что обсуждать несуществующие вещи не очень-то этично, - предложил тот. Ян пожал плечами.
- А у тебя заблудшая душа? - понимающе спросил Лестер. Прозвучало это двусмысленно. - Меня этому не учили.
- А этому и не учат. Есть только два правила, - Ян поколебался, ему почему-то казалась, что он говорит лишнее. - Не смотреть в глаза. И уходящий должен поцеловать тебя в середину ладони.
- Зачем? - спросил Лестер.
- Не знаю. Это знак.
- Знак - чего? Того, что ты не просто палач?
Ян изумленно посмотрел на него. Он никак не ожидал такого неожиданного и злого вопроса.
- О чем это ты?
- О палачах, - сказал Лестер. - И о знаках, если я ничего не путаю.
- Если для тебя есть разница, палач ты или нет, то ты человек, - сказал Ян. - Ибо все совершается по воле Его. Если для тебя есть разница между причиной и поводом, то ты человек. Ибо ты только рука Его, глаза Его, голос Его.
- Я знаю, - прошелестел Лестер.
- Если для тебя есть разница между тем, что ты знаешь и чувствуешь, то ты человек! И поцелуй - это знак не для того, кто берет чужую душу, расплачиваясь своей. Это знак того, кто забирает, отдавая свое. И если для тебя есть разница между тем, кто отдает и забирает, то ты человек.
- Хватит! - сорванный голос Лестера прозвучал неуместно громко.
- Оставим это, - сказал Ян очень, очень спокойно. - Тебе нечего здесь делать. Я буду работать. Я еще не со всем разобрался.
- Удачи, - пожелал "братец". - Должно же кому-то в этом мире везти - так почему не тебе?
- До свиданья, - сказал Ян. - Я не хочу, чтобы тебя здесь кто-нибудь видел.
- Я умею вести себя в обществе, - сообщил Лестер.
- Все равно. До свиданья.
Он кивнул и, сгорбившись, побрел по золотой, выцветшей от света, улице.

Глава третья. Не надо зрелищ

Из дневника Саны:
"Мы знакомы с Данилой довольно давно. Он оперировал мою мать. Она умерла через две недели, но не из-за операции, он просто не смог ей помочь, и иикто бы не смог. Но Данила очень убивался и винил себя.
Он старше меня, но у меня к нему какие-то материнские чувства. Сейчас ему совсем худо, я вожу ему продукты. Я просто не знаю, что я еще могу для него сделать".

Ян проснулся со странным чувством усталости. Внутри была сосущая пустота. Может быть, хотелось есть? Он не до конца еще разобрался со всеми своими ощущениями.
Он что-то вяло пожевал, но голод не проходил.
В комнату постучали. Это была Сана - кому же еще?
- Да.
Вошла Сана.
- Это твоя тачка у подъезда?
Ян не знал, что ответить. Может быть, да, а может быть, и нет.
- Какая?
- Серебристая "бэха"
Он серьезно задумался - все это мало что ему говорило.
- Ну да, моя. А что?
- Участковый просил отогнать подальше. - Сана присела на край кровати, всем своим видом давая понять, что это может подождать. - Тебя что, хотят убить?
Он едва не подавился.
- Меня?!
- Послушай, я же не слепая. Ты не очень-то подходишь этому гадюшнику. А гадюшник - тебе. Зачем ты здесь живешь?
- Ну... - он не нашелся, что ответить, - у тебя богатая фантазия.
- Это не мое дело, конечно. Не хочешь - не говори.
Он кивнул, непонятно - то ли в знак согласия, то ли равнодушно. Потом спросил:
- Где ты работаешь?
Сана неожиданно побледнела.
- Ты меня выручил, и даже дважды. Но это не твое дело.
"Дура! Зачем ты это сказала? Как будто он мог знать!"
Но он как будто все и знал, во всяком случае, совсем не обиделся, а молча, чуточку грустно смотрел на нее.
- Я пойду, - она встала.
- Куда?
Этот вопрос был до того бестактным и неожиданным, что она растерялась.
- Ну не сидеть же мне весь день у тебя в комнате.
- Почему бы и нет? - сказал он.
Сана пожала плечами. Несмотря на полную бредовость, ситуация ей чем-то льстила.
- Мне надо заехать к одному... одному знакомому.
Ян внимательно посмотрел на неё, и она почувствовала себя неуютно под этим холодным, очень внимательным и бесстрастным взглядом. Было такое ощущение, что ее только что взвесили и оценили. Обидно. Даже если справедливо - все равно обидно.
- Я тебя подвезу.
Ей не хотелось. Но она сказала:
- Ладно.
И продолжало существовать чувство, что ее оценивают, каждую минуту.
- Я только зайду к себе.
- Я подожду в машине, - сказал он, скорее себе, чем ей.
Машина и вправду оказалась его - новенькая, дорогая, блестящая. В бардачке лежали документы, в замке были ключи.
Он сел, пытаясь понять, знает ли, как управлять этой штуковиной. Но все получилось просто - тело опять оказалось умнее него, с его отличными оценками в Академии. Даже без души, когда-то в нем существовавшей, и теперь верно покинувшей этот мир, хотя кто знает? Неисповедимы пути Господни.
Сана пришла минут через десять, с кучей пакетов, которые она затолкала на заднее сиденье. Она сказала адрес и хмуро замолчала. А Ян вдруг понял - он знает, куда ехать, и вместе с этим знанием в голове вдруг замелькал ворох чужих полупризрачных воспоминаний. Чей-то недобрый взгляд из-под серой каски... Скальпели, оставляющие мокрые следы на белоснежном полотне... Ступени лестницы, обрамленные черными витыми перилами...
- Все в порядке? - спросила Сана. - Учти - я ненавижу этот вопрос. Но у меня такое предчувствие, что мы с тобой будем в основном говорить о том, в порядке ли ты.
- Почему? - выдавил он.
- У тебя такой вид... ну ладно, не будем о грустном.
- Должно быть, - произнес Ян почти про себя, пытаясь прогнать наваждение.
Он тронулся с места и выехал на дорогу. И вдруг заметил то, что должно было привлечь его внимание гораздо раньше всяких дурацких шрамов, но почему-то не привлекло. На безымянном пальце поблескивало обручальное кольцо. Судя по взгляду Саны, она его тоже заметила.
Они доехали минут за пятнадцать и остановились в маленьком тихом дворике. Сана сказала что-то вроде "подожди-я-быстро-сейчас-приду" и исчезла.
Ян ждал без малейшего нетерпения. Он даже не пытался поговорить с Учителем, сейчас ему никто не был нужен. Он задумчиво крутил кольцо, плотно сидевшее на пальце.
Если следовать теории, то ни одна вещь не была дана ему случайно. Во всяком случае, он сохранил и бэйджик, и зонтик со сломанными спицами, и другие мелочи.
Если предположить невозможное (а кто-то ему говорил, что вся практика состоит из этого самого Невозможного и Невероятного, щедро сдобренного Немыслимым), то кольцо могло остаться случайно. Оно могло принадлежать тому человечку, который жил и был - очевидно - женат и - совсем не так очевидно - счастлив. Наверное. он дорожил -этой круглой блестящей вещицей. Ян бережно снял ее и положил в бардачок. Может быть, когда-нибудь этот человек вернется.
Остаток времени он сидел, ему было удивительно легко и хорошо не думать ни о чем, и он даже почувствовал некоторую досаду, когда увидел Сану, выходящую из подъезда с мрачным чернобородым мужчиной. Неизвестно почему, но он сразу не понравился Яну. Еще один претендент на любовь Господню и - Саны?.. О, что стоит смерть, когда ты знаешь, что тебя хоть кто-то любит? И что стоит - бессмертие?
Ян сам испугался своих мыслей.
Они подошли к машине. Сана быстро, одними губами произнесла "Пока" и села в машину. Бородач перегнулся через нее и тихо, но внушительно сказал Яну.
- Смотри. Чтобы ты ее не обидел.
- Пожалуйста! - страдальчески сморщив губы, сказала Сана.
- Не беспокойтесь, - сказал Ян. Он закрыл окно чуть быстрее, чем это требовалось. Чуточку - но все-таки быстрее. Что-то покоробило, что-то заскребло на душе. Что это - совесть, страх? Чушь какая...
- Кто это? - спросил он, когда они отъехали.
- Его зовут Данила. Не обижайся, Ян, он просто очень за меня переживает.
- Кто он тебе?
- Ты что, ревнуешь? - она насмешливо посмотрела на него, но что-то было у него в глазах такое, что она поторопилась добавить: - Шучу. Он мой друг... нет, наверное, не так. Мне жаль его, и я очень давно его знаю. Он очень изменился. Он ведь был врачом, Ян. Но потом его выгнали из нескольких больниц по очереди.
- Почему? Он был плохим врачом?
- Нет, - она покачала головой. - Он был хирургом, очень хорошим хирургом. Но у него люди умирали, постоянно. Не по его вине - я не просто так говорю, это комиссия доказала. Это судьба какая-то дурацкая...
- Так почему его уволили?
- А ты бы захотел ложиться на стол к хирургу, зная, что у него пациенты через один на кладбище отправляются?
- Да, - искренне ответил Ян. Она подозрительно покосилась на него, но
ничего не сказала.
Они ехали молча. Почти у самого дома они увидели маленькую хрупкую фигурку, бредущую вдоль тротуара. "Это она" - сказал Учитель.
- Кто это? - спросил Ян.
- О, я вас представлю, - весело сказала Сана. - Это моя подруга, ее зовут Эндж, только, пожалуйста, не удивляйся, она этого не любит! Остановись, сейчас я вас познакомлю. Уверена, она тебе понравится.
- Всенепременно, - безжизненным голосом ответил он и притормозил у обочины. Пока Сана вышла из машины, он зачем-то открыл бардачок и нервно сжал в кулаке кольцо.
А потом что-то изменилось.

Глава четвертая. Поцелуй вишканди

Из дневника Саны:
"Если Энджи любит, то это похоже на поцелуй вишканди - девушек древней Индии, которые с детства принимали яд и могли убить
одним поцелуем. Иногда мне кажется, что это счастье - что она не способна любить..."

Сегодня она показалась ему совсем другой, чем тогда, в автобусе. Во-первых, она была несчастна. Если Сану, которая почти прямым текстом заявила то же самое о себе, он никогда бы не решился назвать несчастной - столько в ней было жизни, задора, ласкового теплого огня - то тут это прямо бросалось в глаза. У Энджи был вид смертельно усталого человека. Глаза в сиреневом кольце теней на миг оживились, когда она увидела его и сказала: "Привет", и тут же снова погасли.
Во-вторых, она любила Сану. Это тоже было заметно - хотя бы по тому, как торжественно, бережно и нежно она держала ее руку, словно какую-то драгоценность. По тому, как она изредка, из-под опущенных ресниц, взглядывала в лицо девушки. По тому, как дрожал пушистый локон у виска, когда Сана улыбалась.
В общем, это было заметно.
В-третьих, та колючая проволока, которой она была огорожена, была не более чем защитой для ее слабых хрупких рук, светлых близоруких глаз, красивого, но какого-то болезненного тела, всех легко очерченных линий ее полудетского лица.
Голос у нее оказался очень приятным - неглубоким, слегка дрожащим, но таким мягким, как будто гладил по коже. Девушка говорила медленно, как будто подбирая слова.
- По-моему, мы где-то с вами виделись, - сказала Энджи. Они с Саной пересели на заднее сиденье и теперь все вместе ехали домой.
- Возможно, - легко допустил он. - Только давай перейдём на "ты".
- Хорошо, - она кивнула.
- ТЫ к себе? - спросила Сана.
Энджи кивнула.
- Я подвезу тебя, - не оборачиваясь, сказал он.
- Наверное, не надо, - Энджи вдруг вспыхнула.
Сана тоже покраснела: розовая краска медленно заливала ее лицо и шею, заползая к воротнику широкой свободной блузы.
- Сана, ты...
- Я не поеду, - тихо сказала она. - Сегодня - нет.
- Ему это не понравится.
Они разговаривали еле слышно, и он делал вид, что ничего не слышит, чтобы не мешать. Тем более что трудно было что-то понять из этого разговора.
Наконец, Энджи сказала, что ей нужно купить воды, и вышла у малень-кого красного киоска. Сана закусив губу, отвернулась к пустому окну.
- Ну, спроси, - злым голосом сказала она, - только предупреждаю: отвечать я не собираюсь.
На миг им овладело забытое чувство чужой, нехорошей, грязной тайны. Конечно, это тайна Эндж. С Саной это чувство никак не вязалось. Ему нужно помочь этой маленькой запутавшейся дурочке. А что до Саны... какое ему дело?
- Я не буду тебя ни о чем спрашивать.
Сана кивнула.
- Это самое лучшее.
Вернулась Энджи с пакетам.
- Где ты живешь? - спросил он.
- Можешь высадить меня на углу, - немедленно отозвалась Сана.
- Не надо, - одними губами произнесла рыженькая, но та энергично замотала головой.
- Ерунда. Ян сегодня всех подвозит, так что пользуйся, пока он добрый.
- Вообще, это бывает часто, - сказал он, распахивая дверцу.
- Просто удивительно, - сказала Сана. - Теперь это редко встречается.
Она вышла и помахала им рукой. Ян обернулся и посмотрел на Эндж, которая назвала адрес и съежилась на заднем сиденье.
- Вы давно знакомы с Саной? - тихо спросила она.
- Один день, - честно ответил он, наблюдая за ней в зеркало заднего вида.
- Это хорошо, - непонятно сказала она. И неожиданно добавила: - тебе почему-то сразу доверяешь, Ян.
Она легонько прикоснулась к его плечу.
- Вот видишь. Я никогда не дотрагиваюсь до незнакомцев. Мне это просто неприятно. Но сейчас я ничего этого не чувствую. И еще... - она осеклась. - Я говорю какую-то чушь.
- Нет, нет, - быстро сказал он. - Мне очень хотелось бы узнать побольше о тебе... и о Сане, конечно...
- В тебе чувствуешь доброту, - сказала Энджи. - Необыкновенную доброту. Это так важно, я всегда хотела иметь старшего брата.
- Действительно, иногда я хороший, - согласился он. - Мне самому жаль, что редко выпадает такой шанс - побыть хорошим. Очень жаль.
Дорога была перегорожена. Рабочие в ярких оранжевых жилетах и касках устанавливали запрещающие знаки. Он остановился у обочины.
- Пойдем пешком, - предложила она. - Тут уже недалеко.
- Хорошо, - это даже больше соответствовало его планам. Впрочем, что толку удивляться, если на твоей стороне высшие силы?
Он пытался поговорить с ней, но, хотя они были до странности откровенны для незнакомых людей, разговор почему-то все время соскальзывал на Сану.
- После той весны, когда умерла ее мать, с Саной что-то случилось, - рассказывала она. - Она вроде бы была спокойна... только дождь идет, а она сидит и плачет, увидит бродячую кошку на улице - и снова в плач. И так постоянно. А после этой весны все стало по-другому. Она сказала: "Что-то изменится!" И я думаю, что-то действительно изменится для нее...
- И для тебя, может быть, - сказал он. Ему начинало все надоедать, но Энджи не заметила раздражительных скрежещущих нот в его голосе.
- Она...
- Нет, - сказал он и повернулся к ней. Повторил. - Нет. Ты.
Она смотрела на него с испугом. Он взял ее руки и поднес к губам, но не поцеловал, а секунду держал на весу, грея дыханьем. Ее глаза были светлыми и пронзительно-нежными.
- Скажи, - тихо произнес он.
Энджи молчала и испуганно смотрела на него из-под гладкого темного шарфа до бровей, которым она обернула голову. Она была похожа на черный шелковый шнурок, изгибающийся на ветру.
- Не понимаю...
Он отшвырнул ее руки, но она вцепилась в отвороты его куртки.
- Что ты от меня хочешь?
- Помни, мне жаль, - сказал он. - Ты знаешь, чего я хочу.
- Нет. Клянусь тебе, нет.
- Чтобы хотела ты. Чтобы ты освободилась от Саны и смогла дышать, когда не дышит она, и жить, когда ее уже, может быть, не будет.
Теперь уже она испуганно отступила на шаг.
- Ты говоришь о чем-то ужасном, - она не до конца понимала слова Яна, но чувствовала какой-то темный шторм, надвигающийся на нее... - Я не хочу слушать.
- Но придется, - сказал он.
- Кто ты такой, черт возьми? Что тебе нужно?
- Считай, что я твой личный заказ Вселенной, - он легонько дернул ее за вьющуюся прядь, выбившуюся из-под шарфа. - Она, как известно, материализует наши самые сокровенные желания. Те самые, что со временем превращаются в маленькие гаденькие тайны, - о таких не станешь рассказывать подружкам за чаем...
- У меня такое чувство, что я тебя знаю, - прошептала она.
- О, ну конечно. Я - это ты. Прелестно, не правда ли? Как по-твоему?
- По-моему, ты чёрт в человеческом обличии.
Он засмеялся красивым холодным смехом.
- В чём-то вы правы, сеньорита. И запомни: нет ничего такого, чего бы я о тебе не знал.
- Я не пойду с тобой дальше.
- Правда? - он повернулся так резко, что Энджи пришлось отступить на шаг: она прижалась спиной к чёрной решётчатой ограде. Ян подошёл к ней ближе, совсем близко, так что она чувствовала его лёгкое дыхание на своей щеке. - Я не обольщаюсь на твой счёт, милая. Ты ведь любишь Сану - значит, ненавидишь меня.
- Пошёл вон, - она попыталась отстраниться, толкнула его, но он так грубо тряхнул её за плечи, так сильно, что она чуть не упала, и только руки Яна удержали её. Она всхлипнула, так по-детски, смешно и трогательно одновременно, что его сердце не выдержало, и он прижал эту мальнькую сумасшедшую дурочку к груди.
- Ну, ну, ну, не надо...
- Ты подонок...
- Да, да, - он укачивал глупышку, а она прильнула к нему, еще горше заливаясь слезами.
- Ненавижу...
- Конечно. Поплачь, тебе будет легче.
- Ты ведь больше не будешь говорить мне такое? - она взглянула на него снизу вверх, потом привстала на цыпочки и поцеловала, робко и нежно до головокружения.
- Не буду, - шепотом пообещал он. - Я больше никогда не сделаю тебе больно.
- Хорошо, - сказала она. - И мы забудем обо всем, правда ведь?
Вместо ответа он ласково прижал ее озябшую ладонь к своей небритой щеке. Она с беспокойством смотрела в его глаза, фальшивое зеркало чужой души... И понимала, что все сказанное им могло быть с таким же успехом правдой, как и ложью. И понимала - что бы она сейчас не сказала или сделала, это ничего не изменит.
- Я пойду.
- Ну здравствуйте, - сказал он, не отпуская ее рук. - Ведь я же провожаю тебя.
- Нет, не надо! - воскликнула она с ужасом.
На секунду его взгляд по-прежнему стал стылым.
- Нет. Ничего. Такого. Что. Я. О. Тебе. Не. Знаю. Идем, крошка, не надо меня злить.
И они пошли.

Глава пятая. О добродетели

Из дневника Саны:
"Анастасия Александровна думает, что я виновата во всех несчастьях ее драгоценного чадушкка, что он безумно любил меня и якобы из-за этого так скатился вниз.
Она даже не знает, что вовсе не в меня он был влюблен, а в Энджи...."

Сын Анастасии Александровны появился как-то тихо и незаметно для всех жильцов. Просто однажды он начал пить чай в кухне по утрам и тайком курить по вечерам на заднем крыльце. Никто не стал этому удивляться: мало ли что бывает в жизни?
Лицо этого примечательного субъекта, как могло быть написано в романе столетней давности, "хранило следы былой красоты". Следов было немного, но лицо - измятое и покореженное, с разбухшим носом и черной щетиной - было на месте.
Разговаривал он с мудростью столетнего дервиша, и хотя ему самому бы-ло чуть больше тридцати, но даже старикам он, казалось, мог сказать: "Несмышленыши..." Когда-то он уехал в Одессу и жил там несколько лет, пропивая все, что попадалось на глаза. Потом вернулся к матери, которая разменяла квартиру и купила ему скромную "однушку" на окраине города, но Славушка и ее пропил, и теперь, как заблудшая овца, вернулся в родительский дом, где, по его словам, успешно и завязал, изредка прерывая завязку пузырьками медицинского спирта из аптеки.
С Саной, вопреки опасениям Яна, он общался просто, ничем не напоминая о давнем малопонятном "романе". С остальными тоже был накоротке, впрочем, все общение часто сводилось к изрекаемым им истинам, которыми он умел и любил делиться с окружающими.
К Яну он сразу проникся неожиданной симпатией и сразу пригласил его распить очередную порцию добычи.
- Я не пью, - вежливо отказывался Ян, хотя то, что он чувствовал, вполне могло сойти за похмелье: вчерашний день с трудом всплывал в памяти, и он не помнил даже, как и когда оказался дома. - Простите, мне нужно...
Ему нужно было поговорить с Учителем. Он позвал его и немедленно получил ответ.
"Я слушаю тебя, Ян".
Но прежде, чем он успел хоть что-нибудь сказать, Учитель продолжил:
"Но сначала хочу сказать тебе: ты больше не должен звать меня. Ни одному ученику я не могу помочь, а ты просишь об этом слишком часто. Это настораживает меня, Ян. Больше того: если сейчас речь идет не о гибели Вселенной, я не буду с тобой разговаривать".
"Вы ведь знаете, Учитель".
"Знаю. И говорю: со всеми проблемами ты должен справиться сам. Я хочу, чтобы у тебя все получилось. И я мог бы помогать тебе всегда. Но так не будет. Сделай то, что ты должен".
Ян сел, оглушенный.
- Я никогда не думал, что вы можете оттолкнуть меня, Учитель, - произнес он, уже понимая, что его пусть слышат, но не слушают, и говорить с самим собой, по меньшей мере, странно. - И я не думал, что вы... и что я... что
все будет именно так. Кажется, мне нужна помощь, которую вы не хотите
мне дать. Или не можете. Не хотите и не можете. Мне нужна помощь Саны.
Сана и Славик сидели в дальней комнате. Точнее, это Сана сидела на диване, поджав под себя ноги, а Славик спал рядом, прислонившись головой к ее локтю. Сана смотрела какой-то фильм и пила кофе с молоком из большой красной кружки: она была такой горячей, что ей пришлось натянуть рукава свитера до пальцев.
- Привет, - сказала она, не отрываясь от экрана. Ян покосился на посапывающего Славушку.
- Может, ему лучше спать на своей кровати?
- Да ладно тебе...
- Ты не разговаривала с Энджи? - осторожно спросил он.
- Не-е-т, - произнесла она. - А что?
- Ничего, - неопределенно произнес он. - Она очень милая.
- Я знала, что она тебе понравится, - кивнула Сана.
- Очень милая, - повторил Ян. Славик всхрапнул и пошевелился во сне. Ян неприязненно наблюдал за ним.
- Кстати, - сказала она. - Я попросила прощения у нашей Анастасии Александровны. Тебя это, кажется, волновало.
- Она несчастлива. Нужно ее жалеть.
- Ее несчастье в том, что она очень обыкновенная, - задумчиво сказала она и даже на секунду предпочла его экрану. - Но это можно сказать обо всех нас.
- По-моему, ты не обыкновенная.
- Слова потеряли цену, - сказала она. - Когда я думаю, сколько раз говорили эти же слова разным дурам... я не особенно верю им, Ян.
- Тут уж ничего не поделаешь.
- Я бы хотела, чтобы ни одно не повторялось, произносилось один-единственный раз и запоминалось именно тем, кто и когда его сказал. Чтобы каждый мог сказать "я" не так, как другие. И чтобы в этом вавилонском столпотворении мы хоть немного понимали друг друга.
- Это только твои мечты, Сана.
- Представь, что у нас с тобой было бы какое-то свое слово, которое значило бы, что мы не хотим друг другу зла, что каждый из нас не одинок в этом мире, и не нужно ничего бояться, потому что все будет хорошо.
- Да? Зачем тогда другие слова?
И Ян понял, что чем-то её обидел.
- Пусть это будет "вира".
- Может быть, вера?
- Вира, - повторил он.
Она улыбнулась:
- Пусть.
Славик открыл глаза и потянулся. Обхватил Сану одной рукой.
- Просыпайся, - она толкнула его в бок.
- Ммм...
- Выпей лекарство, оно лежит на полочке.
Он страдальчески посмотрел на Яна, но тот хмуро глядел в сторону.
- Выпью...
- Давай, давай, - Сана легонько подтолкнула его, и Славик поплелся на кухню.
- Он как ребенок, - извиняюще произнесла она.
- Но он уже давно не маленький, - возразил Ян.
Сана приподняла брови.
- Я досмотрю кино. Оно еще, вроде бы, не закончилось.
- Если ты не хочешь со мной разговаривать, то так и скажи, - вдруг вспыхнул он.
- Могу я хотя бы посмотреть на счастливый финальный поцелуй, - умоляюще простонала Сана. - Хотя бы посмотреть - могу, а?
- Иногда я тебя просто не понимаю.
- Да? Ну так тебе просто повезло - я тебя вообще не понимаю.
- Почему мы ссоримся?
- Мы ссоримся? Да что ты? Из-за чего? Мы ведь такие хорошие друзья-приятели, не так ли? А то, что иногда кажется, будто ты потерял весь мир - у кого этого не бывает, правда?
- Иногда кажется, что ты потерял весь мир, - повторил Ян. - Но не сейчас, Сана.
Она долго смотрела на него, и в глазах ее была печаль.
- Вира, - сказала она. - Мир. Кажется, мы просто не поняли друг друга.
- Если я еще не понял тебя, - сказал он, - то скоро пойму.
- А я тебя? - спросила она.
- Это другое дело.
Она покачала головой.
На кухне натужно кашлял Славик.

Глава шестая. Второй визит дьявола

Из дневника Саны:
Мне было понятно, что Ян женат, с первой встречи. Невозможно, чтобы не нашлось женщины, которая бы не пошла бы на всё и не женила его на себе. Так не могло быть. И так не было.
Я ее видела. Она... ну, вот как раз Мисс Совершенство. То есть Миссис. Безупречное чудовище. Ее верю, что он ее любит. У нее вид нелюбимой женщины. По-моему, Яна нельзя за это осуждать".

Спустя несколько дней Ян впервые увидел это странное безукоризненное чудовище.
Он и вышел-то всего на несколько минут, а когда вернулся, в его комнате, скромно сложив руки на коленях, сидела женщина с глазами одновременно пустыми и искрящимися - до бешеных зеленовато-золотистых искорок. Они напоминали два водоворота, в которых крутятся и золотые, с зеленым, осенние листья, и несчастные жертвы - водовороту все равно.
- Здравствуйте, - спокойно произнес Ян.
Женщина вздрогнула, но больше ничем своего волнения не выдала. Она приветливо кивнула и спросила:
- Ты... вы меня узнаете?
- Нет, - честно ответил он. - Впрочем, я догадываюсь, кто вы.
- Вот как? - заинтересовалась женщина.
- Вы дьявол, - любезно произнес Ян. - Не так ли?
- Совершенно верно, - сказала она. - Надеюсь, вы не против, что я зашла, пока вас не было.
- Надеетесь? Нет, я против.
- Оставьте эти церемонии, - капризно сказала дама. - Они мне до смерти надоели. Скучно...
- Все это несколько банально, не находите? Зачем вы пришли?
- Поговорить с вами. И предложить вам кое-что, - она начала рыться в сумочке, как будто собиралась достать из нее предложенное ему "кое-что".
Ян скучающе посмотрел на нее. Женщина была красива - на матовой коже светло-кофейного цвета сверкали эти бесовские водяные глаза, волосы были уложены в высокую прическу и наводили на мысль о медной проволоке. На вид лет тридцать.
- Вот как? Деньги, богатство, власть? И, наверное, себя в придачу?
- Примерно так, - женщина очевидно смутилась.
- Дорогая моя, - произнес Ян. Она снова вздрогнула и жалко, умоляюще посмотрела на него. Тоже мне практикантка. - Если это ваш первый опыт, а я в этом отчего-то не сомневаюсь, то советую отказаться от ваших примитивных методов. Поверьте, это добрый совет.
Женщина облизнула губы острым раздвоенным язычком.
- Очень мило... А если я кому-нибудь расскажу, кто вы?
Вот так. Не стоит водиться с бесами - на редкость дурная компания.
- Не дурите мне голову... Вы ангел. Неужели вы думаете, что я стала бы подниматься сюда ради каждого человека лично? Много чести...
- Ну, хорошо, допустим. - Он нервно побарабанил пальцами по стеклу. - Что же, вы скажете: вот этот человек, Ян, он просто ангел? Вам посоветуют сходить к психиатру - полечиться от нездоровой влюбленности.
Она покачала головой.
- Поверьте, у нас есть разные способы.
- После сегодняшнего спектакля верится с трудом. - Он поднялся. - Если у вас все...
Она пожала плечами, потом спросила:
- Почему вы сняли кольцо?
- Вас это не касается, - Ян нахмурился.
- Для меня это важно. Почему вы его сняли?..
- Сейчас, - сказал он, - я выйду и подожду за дверью, а вы уберетесь отсюда. Даю вам ровно пять минут. И не вздумайте вытворять какие-нибудь фокусы.
- Я хочу вам сказать одну вещь, - сказала она очень печально. - Сегодня вы ошиблись в выборе, и очень скоро об этом пожалеете. Я не угрожаю вам. Я говорю о фактах. Мне и самой жаль, но это так.
- До свидания, - сказал он и вышел за дверь.
На стене висел календарь. Он подошел к нему и неожиданно заметил, что путается в числах. Вчера - он мог бы поклясться в этом! - здесь значилось пятнадцатое октября. А сегодня было уже семнадцатое. Вот так-так.
Из кухни выглянула Сана.
- Привет, - сказал Ян. Она мрачно посмотрела на него и ничего не ответила. - Эй, что-то случилось?
- Да, наверное. С тобой.
Вдруг ему стало дурно, так, что он почувствовал, как нахлынуло что-то темно коричневое, липкое и холодное, и он тонет, захлебываясь, - коридор предательски качнулся вправо-влево, и Яну пришлось схватиться за подоконник. Он с трудом вгляделся в лицо Саны и заставил себя вспомнить, кто она и о чем они говорят.
- То есть? - выдавил он.
- И не делай, пожалуйста, такое изумленное лицо, - где-то далеко сказала она. - Как будто ты ничего не помнишь.
- Что я должен помнить? - спросил он и разрешил себе на секунду закрыть глаза: в голову, заглушая все шумы этого мира, врывались звуки, какие издает ржавая арматура, если царапать ею о чистое, только что вымытое стекло.
- Нет, ты точно чокнутый, - она с подозрением посмотрела на него, и даже сквозь коричневую пелену было заметно, что она не верит ему ни на йоту. - Вчера ты чуть не поколотил Славика... хотя бы это ты помнишь?
- Нет... то есть да. Я...
- Ты не помнишь, как разговаривал со мной? - Она смотрела на него тяжелым подозрительным взглядом, который придавливал к земле, но одновременно не давал упасть.
- Я плохо помню, Сана.
- Это твое дело, - сказала она. - Но просто это очень уж чудно. Сегодня ты не такой.
- Перепады настроения, - сказал он.
- Понятно. Что тут такого? То, как ты на меня орал на улице - это тоже перепады настроения?
Ян побледнел.
- Прости меня.
Сана пожала плечами.
- Нет, ты точно чокнутый. Слушай, Ян, ты не болен? - она притронулась теплой рукой к его лбу. И вдруг без перехода спросила, - кстати, кто эта женщина, которая вошла к тебе в комнату?
- Какая женщина? - рассеянно спросил он. - Там никого нет. Температура не высокая?
- Ян, - ласково сказала она. - Ты, наверное, устал. Ты путаешься в собственной лжи. Я видела, к тебе заходила женщина. Я тебе не жена и не собираюсь устраивать допрос с пристрастием, так что незачем тебе...
Он прервал ее монолог нетерпеливым жестом и открыл дверь. Там, естественно, никого не было.
- Не может быть, - прошептала Сана, но когда он хотел уже закрыть дверь, удержала его за руку.
- Так значит, там никого нет?
- Ты сама видишь, - Ян сам приложил тыльную сторону ладони ко лбу, покрытому ледяной испариной. - Кажется, у меня кружится голова.
Но Сана не обращала на его слова внимания. Это поразило его, настолько все происходящее казалось нереальным - мутный серый коловорот и Сана в нем, Сана, которая думала о чем-то своем, и ей не было жаль его, и она, казалось, временами вообще забывала о его существовании.
- Уйдем отсюда, - хрипло пошептал он, но она только чему-то брезгливо усмехнулась и вошла в комнату.
- Поспорим? - спросила она, не смотря на него. - Пари на желание?
Ян плохо понимал, о чем она, и только кивнул, но она отвернулась в сторону и не видела этого.
- Ну, Ян?..
- Пожалуйста, - одними губами сказал он, и, видимо, Сана приняла его слова за какое-то согласие, во всяком случае, она кивнула и зашла в комнату. Открыла высокий - от пола до потолка - стенной шкаф.
Конечно, там никого не было.
Ян зашел следом за ней и прислонился к шероховатой дубовой поверх-ности шкафа. Сана ошеломленно рассматривала пустое деревянное нутро.
- Я еще не развесил вещи, - сказал он, смутно догадываясь, чего она хотела, и почему у нее такой хмурый разочарованный вид.
Комната медленно заканчивала свою безумную качку.
- Ты меня как-то обманул. Если бы я не видела эту мадам, всю такую из себя, в дорогущих туфлях и итальянских колготках, то подумала бы, что она вылезла в окно, через чертополох... Это невероятно... Как ты это сделал?
- Я ничего не делал. Здесь никого не было.
Она тряхнула головой, как будто соглашаясь. Потом нетерпеливо потребовала:
- Загадывай желание.
- Желание?.. - что-то прояснилось у него в голове.
- Желание, - терпеливо повторила она и вдруг улыбнулась, и стала похожа на себя. - Я же проиграла.
Он пытался понять, неприятно ли ей это?
- О, ну теперь ты загадаешь что-нибудь невероятное.
"Да, - подумал он, - если бы ты была Энджи".
- Я не буду ничего загадывать.
- Почему? - Она вдруг снова нахмурилась. Ян пожал плечами. - Нет, это условие пари.
- Сделай три шага вправо, - досадливо сказал он. - Или сходи на кухню и посмотри, там ли Анастасия Александровна. Или выгляни в окно и помаши рукой прохожему. Предоставляю тебе право выбора.
- Хорошо, хорошо, - сказала она. - Я проиграла - но только не совсем, так ведь? Это что, твоя жена?
Ян машинально коснулся взглядом правой руки.
- Брось. Я видела кольцо, и не нужно так... Это она, да?
- Нет.
- Ты ее любишь?
- Нет, не люблю. Я не...
Она снова не слышала. В ней как будто был установлен диковинный механизм, который отключал ее внимание от всего постороннего, всего, что не касалось интересующего ее предмета.
- Почему вы не живете вместе?
- Все не так, Сана.
- Почему ты мне лжешь? - воскликнула она и вдруг опустилась вниз, на пол, села, обхватив голову руками и чуть не касаясь лбом старого паркета.
- Ну, что с тобой, - прошептал Ян; он встал на колени и наклонился к ней.
- Я не знала, - сказала она, и ему пришлось изо всех сил напрячь слух, чтобы разобрать эти тихие невнятные слова, - я совсем не знала, что у тебя такие страшные глаза.
Он сел рядом и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки: вдруг разом перестало хватать воздуха даже на один-единственный вдох. Сана ничего не говорила, она сидела, уткнувшись лицом в собственные ладони, как будто на самом деле боялась посмотреть на него.
- Значит, любое желание? - спросил он. Она не отвечала всего секунду.
- Любое.
- Тогда, - Ян сделал паузу, надеясь, что она не слышит, как безумно бьется его сердце, - я очень прошу тебя, сходи со мной в церковь.

Глава седьмая. Мария Магдалина

Из дневника Саны:
"Я не хотела идти в церковь. Меня смущает то, о чем говорит Ян - с какой-то совершенной дикой уверенностью он толкует о самых ужасных вещах. Он последовательно объявлял все профанацией, насмешкой, глупостью... Я спросила, зачем мы тогда пришли сюда, а он вдруг очень мило удивился и спросил, о чем я, разве мне не нравится и все в таком духе...."

Он дважды водил ее в церковь, и каждый раз Сана разражалась торопливым гневным монологом, из которого только и можно было понять, что он издевается над самыми святыми вещами, и она (хотя сама и не верит) этого ему ни в коем случае не позволит. Однажды она спросила, чем Господь Бог так насолил ему, что Ян так его ненавидит. И все в таком духе.
Он был растерян и смущен. Прежде всего, ее странными выводами и той непоколебимостью, с какой она классифицировала его в разряд "законченных мерзавцев". Затем ее неожиданными приступами раздражения, когда она, казалось, с трудом удерживалась от того, чтобы не заплакать или ска-зать что-нибудь злое и обидное. В такие моменты она напоминала несправедливо наказанного ребенка.
Он старался чаще видеться с Энджи, но это редко удавалось - существовал ряд объективных причин, вызывавших у Яна глухое недоумение. Сама она, судя по всему, была не против этих встреч, и с каждым разом станови-лась все приветливей и любезнее, нередко даже сама приглашала Яна сходить куда-нибудь в кино или маленький ресторанчик. Но встречаться все-таки получалось с трудом, а почему - он и сам не понимал.
Смущало его еще кое-что: несмотря на всю ее очевидную доброжелательность, он чувствовал себя с ней очень скованно и принужденно. Ему казалось, что и ее он ловил на том же самом: на недобрых взглядах исподтишка, иногда странном, рваном поведении. Но не раз ему приходила мысль, что он просто пытается оправдать собственную холодность с бедной девушкой.
С Саной все выходило с точностью наоборот: он не стремился ее видеть и после последнего раза, когда они вместе были в церкви (закончилось это крупной ссорой), никуда ее не приглашал и даже избегал ее. Но все-таки они часто сталкивались в самых неожиданных местах. Иногда он даже старался продлить эти странные короткие встречи, и тогда они смущенно стояли молча или говорили о каких-то пустяках и долго смеялись.
Как-т он долго не виделся с Энджи - около двух недель или вроде того. И однаждыы нашел ее на своем пороге - дрожащую от слез, в грязной измятой юбке, с бутылкой какого-то паршивого джина в руках.
- Ты лгал мне, - плачущим голосом сказала она. - Сана - единственная, кого я любила в своей проклятущей жизни. Она была мне сестрой, матерью, единственным другом... а ты ее украл.
- Энджи, - он втащил ее в комнату. - Что с тобой? Что ты мелешь? Кого я украл?
- Сану... Раньше мы презирали мужчин, мы смеялись над ними, даже продавая свое тело... а сейчас она говорит о тебе, и ее глаза светятся.
- Что продавая?
Она бесстыже захихикала.
- Ты что, не слышал о б...? О шлюхах, продажных девках, потаскухах? Не слышал, да? Какие мы невинные овечки...
Ян схватил ее за плечи и грубо тряхнул.
- Ложь!
- Нет! - крикнула она.
Он швырнул бутылку о стоящую в углу раковину - осколки с брызгом разлетелись по всей комнате. Энджи испуганно притихла.
- Хорошо, про Сану это неправда, - наконец едва слышно сказала она. - Она бы никогда на такое не пошла...
Он сел рядом, чтобы не смотреть ей в лицо.
- Я не верю, что ты...
Она судорожно вздохнула. В голосе была неподдельная ярость.
- О да! Такой гулящей, как я, это только в радость! Но кто-то ведь должен был кормить Саночку! Кто-то должен был покупать лекарства для ее матери! Все бы мы сдохли с голоду! А я этого не хотела!..
Ян внезапно опустился на колени и прикоснулся холодными губами к ее запястью - там, где жарко билась маленькая трепетная жилка.
- Прекрати, - неприязненно сказала Эндж, но ее рука невольно потянулась за его губами, когда он поднял голову и посмотрел на нее снизу вверх. - Прекрати эти штучки. Ты же меня презираешь, я вижу это в твоих глазах с первого же дня. Впрочем, ты и Сану не любишь. Тебе до нее противно дотронуться, как до жабы, только она не замечает... не хочет замечать.
Дура она, дура. А ты подонок.
Несмотря на боль, он чуть не рассмеялся от такого короткого, но выразительного резюме. Нет, на нее даже сердиться было нельзя.
- Я виноват, - сказал он. - Хуже всего, что до сегодняшнего дня я даже этого не понимал.
- О чем ты? - настороженно спросила она. Он не отвечал. - Я чувствую, как мне завтра будет стыдно.
- Не будет, - сказал он.
- Ну да. Напилась, как сволочь, рассказала, о чем лучше бы помолчать. - Она улеглась на его кровати. Я посплю у тебя, ладно?
- Ладно.
Он снял с неё пыльные туфли и накрыл одеялом.
- А ты где будешь? - сонно спросила она.
- Постелю на полу.
- Ага... - Она потянулась к нему, - расскажи мне сказку, а?
- Какую ещё сказку?
- Сказок не знаешь? Красную шапочку, колобок...
Ян с тоской вздохнул.
- Расскажи... - похоже, Энджи разрывалась между желаниями спать и заставить его рассказать сказку. - Ну, начинай, жили-были...
- Жили-были... - послушно начал он и тут же запнулся. Хм, сказку. - То есть жил-был... жила-была...
Со сказками был пробел.
- Ну, хорошо. Однажды... жил-был старичок. Да, старичок. Он был добрый. И... Энджи, ты не спишь?
- Нет, не сплю, - сердитым шепотом отозвалась она.
- Да? Совершенно напрасно...
- Ладно уж, отдыхай, - но стоило ему только отойти на два шага, как она позвала, - Ян... Знаешь, какую эпитафию я себе закажу?
- Не начинай.
- Ты сегодня хороший, да?
- Не понимаю, что ты имеешь в виду.
- Да? Это замечательно. Ну, вот только скажи мне, тебе себя сегодня не жалко?
- Мне тебя жалко, Энджи.
- Эпитафия... - сонно пробормотала она. - "Человеку, который видел ангела". Я где-то читала, но все равно круто, да?
- Я придумаю тебе сказку, - скрипучим голосом пообещал он.
Энджи спала. Ян несколько раз прошелся по комнате и не обернулся от звука скрипнувшей двери. Это была Сана, кому же еще? Несколько секунд в комнате стояла тишина, а он все стоял и не находил в себе мужества обернуться. Наконец повернулся: она стояла в дверях и смотрела на Энджи. Не на него. Только на Энджи.
Она отступила на несколько шагов. Его губы беззвучно шевельнулись в слове "вира", но он ничего не сказал. Сана закрыла дверь - очень, очень тихо.
Он мысленно пожелал Энджи хороших снов и, наклонившись, легко по-целовал ее в щеку.
- Вера, - сказал он так, что сам себя не услышал. - Это все-таки была вера.
"Смотри. Чтоб ты ее не обидел".
"Не беспокойтесь". Ян негромко засмеялся.

Данила как будто ждал его. Он сидел на лавочке, рядом крутилась черная с подпалинами собака. Бородач поднял глаза и тяжело глядел на него.
- Здравствуйте, - сказал Ян.
- Здравствуй, - тот как будто ничуть не удивился и сидел с прежним тяжеловесным спокойствием, неторопливо, бережно произнося слова.
- Это ваша собака?
- Моя.
- Я хотел поговорить с вами о Сане, - брякнул Ян. Данила остановил его жестом.
- Вот я думал, почему дворняжек хозяева больше любят? Да потому что их и взяли-то из любви, а не потому, что это шпиц какой-нибудь. А может, потому что дворняжек берут люди небогатые, которые очерстветь не успели, гоняясь за деньгами? Ты как думаешь?
- Я думаю о Сане. Я хотел рассказать вам...
- Знаю я, что ты хотел... Ревет девчонка?
- Я...
- Да. Ты не думай, что меня чем-то удивил. Что от тебя еще ждать?
- Но вы ведь меня не знаете!
- Вон оно как, - Данила бросил собаке мячик, и она куда-то понеслась. Эта медлительность раздражала Яна. - Выходит, ты меня не узнал, так, что ли?
Ян онемел.
- Я вас вижу второй раз в жизни.
- Ну ладно. Это я все о тебе потом думал, забыть не мог. Веришь ли - в кошмарах тебя каждую ночь видел. Но это, конечно, первое время. Потом успокоился.
Ян молчал.
- Ты молчи, слушай. Я тебя после того, что случилось, не искал. Жену твою жалел. Забыть не могу, как она перед тобой на коленях стояла.
- Вы... уверены? - выговорил Ян.
- Брось, - бородач снова бросил мяч и повернулся к нему. - Трусом ты никогда не был. Сволочью редкой - да. Но я тебе свою жизнь сломанную простил. Я после тебя оперировать не мог, хотя бы это ты знаешь? Люди под ножом умирали. Это я тебе тоже простил, Ян. Ты - хирург от Бога, пусть он с тебя спросит, как и кто тебе в руки нож дал.
Ян тяжело вздохнул.
- Но вот этой девочки я тебе не прощаю. Помнишь, что я тебе в прошлый раз сказал?
- Помню.
- Я тебя предупредил, - Данила полез в куртку и достал оттуда темный предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался пистолетом. - Надо было это сразу сделать, знал же.
Ян сидел не двигаясь. Он не знал, что произойдет, только не смерти нужно бояться ангелам, а страданий... Страданий чужой души, которую подло, не рискуя абсолютно ничем, вводят в смертный грех.
- Смелый, - уважительно произнес Данила. - Последний шанс тебе даю. Сейчас берёшь свою тачку и уезжаешь из города. Домой не заезжаешь, никому не звонишь. Пообещаешь - я тебе поверю.
- Нет. Но прошу тебя - подумай. Я не стою того, чтобы ты ломал из-за меня свою жизнь.
Данила кивнул и поднял пистолет, неумело возился, пока там что-то не щелкнуло, глухо и протяжно.
- Значит, нет?
- Нет. Прости.
- Не могу я простить, сам понимаешь, - сказал он и выстрелил. Ян не понял, нарочно ли он отвел дуло, но только пистолет дернулся, и пуля ушла куда-то в землю. Ян облизнул губы и продолжал сидеть на месте.
- Простите меня...
- Иди, - сказал Данила.
- Простите...
- Убирайся к чертовой матери!
Он уходил целую вечность. Шаг за шагом - под взглядом человека, который был сильнее тем, что чувствовал то, что говорил. И вообще что-то чувствовал.
Когда-то он думал, что все силы, которые смог собрать, нужны для того, чтобы не упасть. Но не пасть - важнее. Только и сил для этого нужно больше.

Глава восьмая. Капля вечности

Из дневника Саны:
"Я не могу сказать точно, что я почувствовала. Кажется, ничего. Кажется, я вообще разучилась чувствовать с этой секунды. А ведь я не люблю его - так что же со мной происходит?!"

Она была в его комнате, когда он вернулся. Стояла на коленях и забинтовывала ободранную руку.
- Она ушла рано, - сказала Сана. - Я не хотела к тебе заходить, но аптечка у тебя.
- Давай помогу, - он начал неумело забинтовывать ее локоть. - Отчего это?
- Я упала на крыльце, - мрачно сказала она. И после паузы добавила: -
Зачем ты спрашиваешь, тебе ведь все равно, правда?
- Нет, неправда, - возразил он. - Ты удивишься, но ты дорога мне.
А про себя он подумал, что она права. Только смерть непреходяща. Стоит ли жалеть обо всем остальном?
- Только не так дорога, как Энджи, да?
- Да, - сказал он.
- Прости, прости меня, - вдруг смешным, детским, плаксивым голосом выпалила она и, опрокинув по пути какие-то коробки и жестяную кружку со стола, выбежала из комнаты. Ян пожал плечами.
- Да, да, она обиделась, - насмешливо сказали у него за спиной.
- Давно ты подслушиваешь? - сквозь зубы сказал Ян. - Я тебя спрашиваю, Лестер!
- Не злись, дорогой братец...
- Мы никогда не были братьями. Говорил тебе это тысячу раз!
- Проблемы? - Лестер картинно поправил на носу несуществующие очки. - Вы хотите об этом поговорить?
Ян не удержался и фыркнул.
- Ладно. Что тебе надо?
- Ничего. Что ты собрался делать с бедной девушкой?
Ян молчал.
- Эй, эй! - Лестер похлопал его по плечу. - Я встревожен, серьезно. Ты не возмущаешься, не заявляешь, что только исполняешь волю Его, не зачитываешь параграфы Скрижалей... Ты что-то неважно выглядишь, братец.
- Возможно, - безразлично отозвался Ян.
Лестер взгромоздился на подоконник, запоздало осведомился, можно ли, и просто приказал:
- Выкладывай.
- Все плохо, - тусклым голосом сказал Ян, - все неладно. Я не могу... никто бы не сделал это хуже, чем я.
- Знаешь что, - неожиданно произнес белобрысый, - пойдем-ка и напьемся.
- Что?
- Ну, не напьемся, проклятая судьбина, юдоль страданий, так хоть поговорим по-человечески. Короче, ты меня понял...

Через четверть часа они уже сидели в тихом уголке полупустого бара. Лестер грустно смотрел на два стакана минеральной воды, стоявших на краю стола.
- Что благородней духом - покоряться пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?.. Гамлет, Уильям Шекспир, - пояснил Лестер.
- Я знаю, - медленно сказал Ян. - Но ты... не думал...
- Да и не думай, - тот положил локти на стол и перегнулся через него. - Дело не в том, что благородней. Дело в том, что ты выберешь. Ты меня по нимаешь?
- Проблема не во мне. Я знаю свой долг. Но Сана...
- Сана, - Лестер поднял свой стакан и посмотрел через него на свет. - Сана, - сакраментально повторил он. - Ну, что же? Она какая-нибудь необыкновенная?
- Да, - Ян кивнул. - Необыкновенная. Это правильное слово. Она смешная, нежная, отважная, гордая... нет, это все не то и это не главное. А что главное, я и сам не знаю.
- Ясно.
- Вот как? - Ян пожал плечами. - Честно говоря, мне и самому ничего не ясно.
- Дорогой Ян, - серьёзно сказал Лестер. - Должно быть, я идиот. Не будь я идиотом, меня бы здесь не было. Но я был человеком. И это кое-что значит.
- Что?
- У тебя глаза блестят и дрожат руки, - сказал он совсем тихо. - Человеческая ипостась убивает тебя, к гадалке не ходи.
- Откуда ты знаешь?..
- Тебе причиняет боль даже солнечный свет, даже звук твоих собственных шагов. Ты видишь сны, которые никому не стоит видеть. Ты пугаешься своего голоса, и сердце иногда забывает биться. Особенно когда тебе хорошо... счастье еще, что это бывает редко.
- И что же это значит, Лестер?
Тот дернул щекой.
- Что она тебе сказала? Что ты идиот? По-моему, она права. Ты понимаешь, это не оскорбление.
- Не нужно, - спокойно сказал Ян, - не нужно оговорок, я не человек, чтобы обижаться на слова. Ты говоришь загадками, Лестер.
- Я хочу сказать, - он снова уставился на стакан, - что люди это то, что мы хотим в них видеть - то, что мы постоянно отрицаем в нас самих. Отрицаем так упорно, что создаем ненужные иллюзии, хотя этой непознанной хренотени там действительно нет и быть не может.
- Это что-то новенькое.
- Человеческая жизнь наводит на размышления, - сказал Лестер, по-прежнему не отрываясь от стакана. - Капля вечности, которая болталась по Земле, да и затопила ее невзначай. - Он подмигнул и заговорщицки
прошептал: - Я пьян от этой чудесной воды. А каждый первый пьяный - философ. Людей нельзя понимать Ян, их можно только...
- Любить.
- Да.
- Это уже не так ново. Даже старо.
- Всего лишь как этот мир, клянусь тебе, не старше. - Лестер вдруг достал из
кармана засаленную колоду карт. - Ты знаешь, что такое предопределение, Ян?
- Да.
- Смотри, я выбираю карту черной масти. Их не так уж и мало в колоде. Кладу ее на стол. Кто сделал это - я или предопределение? Ответь, Ян, ответь мне, как человек.
- Ты.
- А если я положу черную карту рубашкой вверх, не смотря на масть? Кто это сделает?
- Ты. Мог бы ты поставить свою жизнь на то, что я достану рубашкой вверх именно черную карту?
- Я не знаю.
- А душу?
- Я не знаю, Лестер. Нет.
- Ты бы не верил мне? Или, может быть, не доверял судьбе? - Лестер не глядя достал из колоды карту и бросил ее на стол. Это была дама треф. Ян вопросительно посмотрел на него.
- Я же говорил, карт черной масти не так уж и мало в колоде.
- К чему ты мне все это говоришь?
- Ни к чему, кесарь.
- Ты рехнулся, - сказал Ян. - Я ухожу.
- Идущие на смерть приветствуют тебя, - проорал вслед Лестер. - Да ну же, Ян, ты здорово напоминаешь старика Гая Юлия.
- Чем? - не оборачиваясь, спросил Ян.
- Знал, но забыл.
- Мы уходим, - сказал Ян барменше. Та неодобрительно покачала головой (что, вероятно, относилось к состоянию Лестера, который бормотал что-то несуразное, повиснув на стойке, как тряпка), но ничего не сказала.
Впрочем, сразу за пределами бара неожиданное безумие белобрысого куда-то испарилось. Он стал сдержан, сух, деловит и очень похож на чиновника (в последнее время Ян приучился мыслить такими сравнениями), у которого отобрали любимую бумажную возню.
- Вернемся к твоей Сане, - унылым ханжеским голосом изрек он.
- Она не моя - во-первых. И, во-вторых, не говори о ней таким тоном. Она этого не заслуживает. Я думаю, что вообще мало кто из людей заслуживает, но она... Она упрямая, беспечная, надменная до нежности. И...
- Ладно. С этим понятно. Она человек, Ян.
- Я это знаю.
- Люди, - сказал Лестер, - люди. Чего, казалось бы, проще?
- Давай не будем нарушать все четыре заповеди именно сегодня.
Лестер равнодушно пожал плечами.
- Если бы их было не четыре, а сорок четыре, то мы бы все равно их все нарушили. Потому что такой сегодня день. День, когда гневным пьяным ан гелам прощаются все их многочисленные прегрешения, - он на секунду замолчал, чтобы сделать глоток из материализовавшейся откуда-то бутылки. - У нее здесь кто-то остается? Я могу присматривать...
- Кто?
- Откуда я знаю? Муж там, дети опять же. Родители...
- Подожди. Ты о ком? - запутался Ян.
- О Сане, конечно, - тот заметно разозлился. - О той, ради кого ты здесь, между прочим.
Ян побледнел. И посмотрел прямо в глаза гневному пьяному ангелу.
- Я здесь не ради нее.
Лестер оторвался от бутылки. Тупо спросил:
- Что?
- Я здесь не ради Саны, а ради другой... другого человека.
- Да ты с ума сошел! - рявкнул контрактник.
- Да, прости, - Ян сел на кстати подвернувшуюся лавочку, густо засыпанную одноцветно желтыми листьями и обхватил голову руками. - У меня, верно, ум за разум заходит. Она... ну что про неё сказать. Она виновна. И очень несчастна. Это ее суть. А впрочем...
Они помолчали.
- Вот именно, - сказал Лестер. - Это несправедливо, Ян, и даже где-то жестоко.
- Но мне жаль ее, - слабо возразил Ян.
- Этого мало. Ты сам понимаешь. Эта девушка... ты только упомянул о ней... Ведь ты в определенном смысле ее последняя надежда, Ян. Пойми ее, стань ею, дай ей то, чего она так хочет. Не мне тебя учить, но... ты стал настолько выше нас, остальных, что в этом твоя слабость. В тебе слишком много теории. Тебе нужно было сделать то, что положено лучшему Выпускнику - работать в Высшей Канцелярии. Но ты не захотел.
- Я виноват, - сказал он. - Дело не в Высшей Канцелярии. Но девушка... ее, кстати, Энджи зовут.
Лестер пожал плечами.
- Каждый из нас - я, Сана - часть ее боли. Я бы принял любую муку, чтобы избавить ее хотя бы от своей части...
- В тебе слишком много эдакого... романтического, по-моему, - сказал Лестер. - Ты разве не помнишь нашего старика, библиотекаря? Когда-то давно он тоже был лучшим выпускником, и тоже решил отправиться на землю вместо уготованной ему работы в самых далеких от мира высях. Сейчас он выдает книги. Это неплохо, хотя он, конечно, мог сделать гораздо большее на благо миру. И себе, если уж честно. Но ты видел его глаза? Они пустые и прозрачные, как умирающая вода. Такие глаза бывают у ангелов, которые....
- Не только, - сказал Ян. - Я видел такие глаза у женщины. Она приходила ко мне.
Его собеседник не стал уточнять - кто это, что за женщина, а Яну почему-то расхотелось рассказывать. Лестер смотрел в темноту пустыми глазами, в которых не было ничего, даже тоски...
- Я тебе не указ, - наконец сказал он. - Я уже желал тебе удачи, больше желать не буду. Но на этот раз сделай все как надо.
Ян кивнул. И спросил:
- За что ты так со мной? Я не враг тебе. И не друг, может быть. Но в твоем голосе такое ожесточение, будто я в чем-то виноват перед тобой.
- Да, - Лестер брезгливо провел пальцами по лавочке и не сел. - Ты ни в чем не виноват, может быть...
- Мне нравится это "может быть".
- Только ты прав в этом своем "но". Очень оно мило у тебя получается, это словечко, - Лестер отвернулся. - Так вот. Но. Представь, что ты живешь и даже счастлив в чем-то... А потом тебя как паршивого щенка вышвыривают из тебя самого. Вам свойственно умалять роль плоти, Ян, вам не понять таких, как я, нищих телом... Тебе не приходилось думать о том, кто был частью тебя самого - нынешнего?
- Не надо утрировать, - Ян поморщился.
- Что с ним сейчас? Может быть, он скитается по земле бесплотной скорбной тенью, как ты считаешь? Воет на луну долгими холодными ночами, развлекает каких-нибудь доморощенных спиритов... Как ты полагаешь, чем он занят, этот неудачливый Фауст?
- Фауст?
- А может быть, он давно уже в девятом круге ада? И превращается в огненную кровавую пыль, пока мы тут обсуждаем его печальную участь? Страдающую пыль, прошу заметить.
- Не все псы попадают в рай. Не я это решил.
- А может быть, он жив, - шипел Лестер, - может быть, он в двух шагах от тебя, и каждую секунду его душа горит от соленого чувства злобы? Разве это невозможно? В нашем мире очень мало невозможного, Ян...В таких условиях трудно оставаться белым и пушистым, трудно испытывать ковсем чистые дружеские чувства...Впрочем, от ангелов это и не требуется...
Он на секунду умолк и тут же громко с облегчением рассмеялся.
- Не обращай внимания на эту чушь, пожалуйста, на меня иногда находит.
- Хорошо, - пробормотал Ян. Он не поверил этому нарочито лицемерному объяснению ни на секунду.

Он встретил Сану возле большой, "бальной", как ее называла Анастасия Александровна, комнаты, когда уже выносил темную спортивную сумку с накопившимися, влезшими в его аскетическое существование вещами.
- Я переезжаю к ней, - с какой-то странной усмешкой сказал Ян. Его взгляд вдруг почему-то очень привлек истертый золотой цветок на обоях.
- Понятно, - сказала она. - Ну что ж, удачи.
- Я зайду к тебе... как-нибудь.
- Нет, зачем? - Она повернулась, сделала несколько шагов, но вдруг обернулась и обняла его. - Я так рада за вас, Ян.
- Ты плачешь? - удивленно спросил он.
- Да нет же, глупый мальчик...
- Но у меня вся щека мокрая, - недоуменно повторил он и притронулся ладонью к лицу.
- Просто я счастлива... это слезы счастья... Пожалуйста, будь с ней бережней, Ян. Ей многое пришлось перенести.
Ему вдруг стало тяжело.
- Пожалуй, не буду ничего обещать.
- Не надо, - она отстранилась от него и улыбнулась. - Я и так верю, что ей необыкновенно повезло.
- Мне пора, - сказал он. - Я обещал вернуться к шести. И я хочу ее видеть.
- Прощай, - сказала она одними губами.

Глава девятая. Бесы

Из дневника Саны:
"Каждый из нас ведет себя так, как будто собирается жить вечно. Но я не веду, с некоторых пор. Когда я сказала Энджи, что, по-моему, что-то изменится, то она обрадовалась. "Мы все начнем с начала, Сана!"
А у меня такое впечатление, что это конец".

Как ангелы - не обязательно златокудрые барашки с наивно распахнутыми голубыми глазами, так и бесы - не факт, что рогатые, безобразные, хвостатые и на копытцах.
Бесы - это даже не кто-то. Бесы - это скорее состояние. Души или чего-то еще - второстепенного по важности.
Бесы - это когда вам говорят, что однажды все закончится, и вы будете лежать и умирать, и никто - ни Бог, ни рок, ни пресветлый лик - не сможет этого изменить... Бесы - это недобрые сны, от которых плачут по ночам. Бесы - это верховная минута одиночества, когда сидите в своей квартире на двенадцатом этаже и смотрите в пол. Бесы говорят вам: "Всё суета сует". Бесы, искушая, распахивают перед вами овно. Бесы предлагают - лети!
И когда он смотрит на вас и искренне ничего не понимает и не помнит тех жестоких и дорогих слов, которые ещё звучат у вас в голове, и спрашивает, зачем эти лживые фантазии, и, кажется, считает вас сумасшедшей, то это - бесы.
И когда он смотрит на вас и говорит, искренне веря во вес абсурдность своих обвинений, это не что иное, как бесы.
Они уставали бороться с этим.
- Хуже всего, что я не понимаю, зачем ты лжешь.
- Что ты ей сказала?
- Правду.
- Какую правду? Энджи, между нами ничего не было!
Было видно, что она пытается сказать что-нибудь очень-очень обидное.
- Ян, ты... кому ты это говоришь? Твоя двуличность уже переходит все мыслимые границы! Притворяешься перед Саной - притворяйся, но не надо ломать комедию передо мной!
Ян пожал плечами и сел, сжав руками вискиэ
Ангелы - это тоже состояние. Но уже преимущественно души. Ангелы - это когда она уходит, и вам обоим от этого хорошо, и вы в порыве смелости признаётесь в этом себе вслух, очень тихо, шёпотом, придумывая в отговорку то, что громко разговаривать с самим собой уже признак безумия.
Бесы - это не кто-то. Но иногда они звонят по телефону. Они говорят:
- Алло!
Ян знал, что лучше положить трубку. Не водитесь с бесами...
- Я слушаю.
Голос женщины на том конце провода был уставшим.
- Мне нужно вас видеть.
- Я же предупреждал - никаких фокусов.
- Никаких фокусов, - бессмысленно повторила она. - У вас под дверью лежит листок. На нём адрес. Это недалеко. Приезжайте сегодня вечером.
- Почему вы решили, что я всегда буду идти у вас на поводу?
- Я ничего такого не решала.
- Рассказывайте!
- Не решала.
- Я неприеду, - сказал он.
Но он уже заранее знал, что поедет. Для этого не было никаких объяснений и оправданий, это не могло быть правильным, и не было причины, по которой он должен был, мог или хотел поехать. Для этого было всего одно слово.
Бесы.

Благими намерениями вымощена дорога в ад. В рай она вообще ничем не вымощена - так, узенькая пыльная тропинка, по которой тянутся одинокие путники. Их мало, но чему тут удивляться - даже в какое-нибудь приличное заведение под названием - не суть важно, а сущностью - кабак, пускают через одного, а то и через двух.
Только какой вывод здесь можно сделать? Срочно обзавестись паршивыми намерениями? Да поможет ли? А если и поможет?..
Худо ему было. Голова горела нестерпимым огнем, негнущиеся ледяные пальцы из оставшихся сил сжимали руль, а перед глазами - муть, муть и Энджи...
Что же нужно сделать? Математическая задача с двумя решениями. Ахиллес никогда не догонит черепаху. Энджи - какое мерзкое имя! Ангелина, Лина, Линочка - никогда не избегнет меры пресечения ненужного зла на земле, как формулировал кто-то из преподавателей. Вот так. Зло, оказывается, бывает нужным. Почему никто тогда не обратил внимания на эти слова - странные? Или все, кроме него, обратили, но промолчали?
Зло бывает нужным. Но не это.
Она стояла среди других - раскрашенная, размалеванная девка. Потом к ней кто-то подошел, и они отошли в сторону.
Он смотрел на нее - и боль раз за разом пронзала ладонь.
Но это была не Энджи. Это была Сана.

Глава десятая. Сорок сигарет

Из дневника Саны:
"Пусть он ни секунды не думает, что я верю ему. Он знал, знал... Тогда в машине - знал, я могу поклясться в этом спасеньем своей души... если она у меня есть, конечно".

Вы были не правы.
Ненужного зла не бывает. То, что мы пресекаем, - тоже нужно, нам в первую очередь. Чтобы не только Знать, но и Уметь.
Вы были не правы, Учитель.
Она стояла у машины и о чем-то разговаривала с высоким человеком, держащим ее за руку. Вдруг попыталась вырваться, неловко дернулась, и человек засмеялся, откинув крупную, грубо вылепленную лобастую голову.
- Мне больно! Мне больно!
Ян отступил на шаг. Она не умрет - ее время еще не пришло. А все остальное... преходяще.
Истерический рваный крик рвал ночь напополам.
"Уйди же... уйди... не дай мне этого видеть".
Но никто не уходил.

И ему не хватило мужества - в последний момент. Он сделал несколько шагов. Мужчина заметил его и посмотрел - без злобы, но с недоумением.
- Ты чего, мужик...
- Отпусти девушку.
- Да я заплатил, ты чего...
- Я знаю, - сказал Ян. - Тебе приказали. Но передай, что я отменяю приказ.
- Какой приказ, - пробормотал мужчина. - Ты меня с кем-то путаешь...
- Не лги. Передай своей госпоже, - повторил он, потом кивнул Сане, которая, воспользовавшись замешательством клиента, вырвала руку и теперь стояла чуть в стороне. - Ты уходи.
- Я подожду тебя... - почти беззвучно сказала она.
- Уроды пошли... шлюху не снять, - невнятно сказал мужчина и как-то очень быстро для человека растворился в темноте. "Что ж, он добился своего, - с глухим отчаянием подумал Ян. - Нарушить все мыслимые правила... вмешаться. Как последний трус... себя пожалел... не выдержал..."
Сана неожиданно рванулась к нему и выдернула в квадрат света от фонаря у подъезда, и впилась в него совершенно безумным взглядом. Его выдавало лицо.
- Ты знал! - крикнула она. - Ты не мог не знать, не мог ни о чем не догадываться!
- Я не знал, - тупо сказал он. - Прости, но я действительно не знал.
- Я не виновата! Ян, я не виновата! У меня совсем не было денег! Это все она, она меня уговорила в первый раз, когда... - Сана не договорила - он ударил ее по лицу, сильно, намеренно причиняя боль, старясь причинить боль.
Это не было гневом ангела, который слышал все оправдания на всех языках мира. Эта было бешенство человека, сдавшегося под натиском безумия.
- Замолчи!
Кажется, он ударил ее еще несколько раз - она не кричала, только закрыла голову руками. Потом он опомнился, отвел руку, которую жгло новой незнакомой болью, ощущением ее легкой шелковистой плоти, безжалостно - как комок испорченной бумаги - сминаемой его грубыми узловатыми пальцами.
- Уходи. Я не хочу тебя видеть.
Но она не шелохнулась. Ян взял ее за подбородок, секунду его губы дрожали, как будто тщась обжечь ее злым презрительным словом, потом он оттолкнул ее слитое с ночью лицо.
Ян отвернулся и пошел - Сана тихо всхлипывала у него за спиной.
Пальцы механически искали пачку в кармане.
Итак, она шлюха.
Это не важно.
Она солгала.
Это тоже не важно. Она, все-таки она, вот в чем дело... Ну так что ж? Разве он не знал, что дело придется иметь с далеко не - с позволения сказать - ангелом?
И все-таки он чувствовал себя донельзя униженным ее признанием - но больше ее ложью, ложью, ложью. Почему она солгала? Солгала - именно ему? Да будут уста твои чисты, как снег...
Уста твои...
Он пытался разобраться в этом вихре разноречивостей. Тошнотворная жалость и клокочущая, как отрава в котле, ненависть. Безумная слабость и какая-то магнетическая тяга к источнику страданий. Не думать - но как не думать?.. Не думать, только чувствовать...
"Человеческая ипостась убивает тебя..."
Да, наверное.
"Оно умрет, это тело, - неожиданно про себя решил он. - Ему не вынести". Он почти физически чувствовал длинную цепочку сгорающих нервных нитей, которые пронизывали хрупкую оболочку. Тело. Только тело. Тело да будет предано земле...
Но он понимал - зажженная в нем искра сжигала не только человеческую плоть, но и ангельский дух. Тот, кто говорил это, был прав. Как всегда.
Но почему солгал Учитель?..
Трясущимися пальцами Ян достал из пачки еще одну сигарету и закурил.
После того, как он ударил ее там, в переулке, все изменилось. До этого он верил, что им движет только забота о заблудшей душе. Треклятый Лестер с его советами...
Он поднял руку и недоуменно посмотрел на нее. Он ударил неожиданно для себя, но, кажется, не для нее. Она как будто ждала и признавала справедливость происходящего. Она...
Сана.
Сигарета потухла, и он торопливо закурил следующую, кашляя и обжигая пальцы.
"А Энджи лучше бы умереть, - черство подумал он. - Без Саны она все равно не сможет. Лучше бы ей..."
Он снова закурил, проклиная собственные мысли. Неужели выход в том, чтобы потерять себя и ее? Неужели это и есть - выход?!
Ему хотелось увидеть Сану. Полчаса назад он бежал от нее как черт от ладана, и вот, пожалуйста...
Кажется, он вот так бессмысленно бродил по городу до утра - фонари сливались в единую горящую цепочку, а улицы становились немыслимым гигантским лабиринтом. К рассвету он все-таки добрался до дома и лег спать, не раздеваясь.
Сон - если называть этим милым словом кошмарную смесь грез и страхов, принимающих самую страшную, безобразную форму - захватил его сразу. Он видел детей под автоматным огнем, и даже догадывался, чьи прозрачные хризолитовые глаза смотрят из-под каски палача... Видел серое, истлевающее под его взглядом лето... Видел одинокую, тонкую, как льдинка, фигуру девушки на берегу алого, алчно колышущегося моря... И все это в одно короткое мгновение исчезало и рассыпалось в пепел, как горящий холст...

...Сана сидела на подоконнике. Она, наверное, заметила, что он проснулся, но ничего не говорила и не шевелилась. Потом подошла к нему и легко прикоснулась губами к его губам.
Это не было противно. Он чувствовал ее теплые, солоноватые от слез губы, и это было то же самое, что смотреть на солнце или держать в руках ржавую железную арматуру. Но, наверное, она почувствовала острую гримасу жалости, исказившую его лицо, и отстранилась. Спросила:
- Брезгуешь?
- Нет, - сказал он. И попросил, как в первый день знакомства: - Не нужно так, Сана...
Она отошла и снова села на окно, обхватив колени руками. Она смотрела куда-то вбок, в окно. В тусклом меркнущем свете ее лицо, окольцованное синими кругами, казалось умирающим.
- Я не зажигаю свет не из драматизма, - сказала Сана. - Электричество отключили.
- Я люблю тебя.
Она досадливо покачала головой, как будто отгоняя назойливую муху.
- Я давно хотела спросить... Ты не колешься?
Он пытался привыкнуть к ее выводам с начала знакомства, но этот вопрос все-таки удивил его.
- С чего ты взяла?..
- Ну... ты бываешь странным, - неохотно ответила она. - Блаженным каким-то. Кажется, смотришь и не видишь. Иногда наоборот - как будто видишь насквозь. Послушай, не надо. У меня брат умер от передоза... это тяжелая смерть.
- Сана, успокойся. А не наркоман.
- Да? - она посмотрела на него, глаза сузились от ярости и какого-то другого чувства, которое он не мог понять. - Почему у тебя тогда следы уколов на руках?
Этого он и сам хорошенько не мог объяснить.
- Я не наркоман. Я был в больнице.
Она с сомнением покачала головой, но говорить ничего не стала. Постояла и вышла из комнаты, и Ян остался один.

Он звал - один раз, второй, третий.
Учитель молчал.
И он не стал больше звать.
Он достал из кармана кольцо, которое он с достопамятного визита дьявола носил с собой.
Ни одна вещь не дается тебе зря...
Драматизм. Мы не палачи. Она должна поцеловать тебя в середину правой ладони.
Знак. Во всем можно видеть знаки - нужно лишь уметь. Или хотеть их видеть.

Он порылся в шкафу, и на самой верхней полке, за кучей тряпья нашел старый сальный кусок свечи в банке из-под кофе. Поискал в карманах спички. Огарок шипел, горел сыро, с брызгами грязно-серого воска. Ян терпеливо ждал, держа кольцо в крошечном, сопротивляющемся такому вторжению огоньке. Потом приложил горячий золотой кружок к ладони - кожу обожгло, она побагровела и вспухла, но больше никакого результата не было. Ян шепотом пробормотал: "Проклятие".
Он взглянул еще раз сначала на огонек, бросающий причудливые тени по стенам комнаты, потом на свою руку, и опустил ее на злой трепещущий жар толстого сального огрызка.
На миг боль вспыхнула у него в мозгу, он не вскрикнул, но инстинктивно отдернул руку, в которой уже жила часть огня, впечатавшаяся в гладкую кожу безобразной черной отметиной.
- Римляне не боятся мук, - сказал из темноты голос Лестера. - Ангелы - тоже? Ян?
Он отступил в угол, держа банку со свечой в левой, здоровой руке.
- Уйди. Ты не вправе мешать мне, - сейчас пламя свечи снова дрожало в нескольких миллиметрах от ладони, Ян чувствовал жар крохотного пламени, и нужно было совсем немного, чтобы закончить начатое.
- Я вправе, - теперь Лестер подошел совсем близко, - как это не жаль, сейчас я сильнее. Но я не хочу применять силу, дорогой брат.
- Ответь, - сказал Ян, - какую роль ты играешь в этой истории?
- Роль самой истории, - белобрысый беззвучно засмеялся. - А эта крошка, Энджи, очень даже ничего. Дурак.
Ян молчал.
- Можешь ничего не говорить, ты слишком гордд, Ян, это тебе мешает. Гордый ангел - смешно?.. Когда ты будешь там, где кончаются тьма и свет, ты поймешь меня. И не будешь осуждать. Ты не поверишь, как это важно для меня.
Ян молчал.
- Посмотри мне в глаза, брат. Посмотри, и ты все поймешь.
Он поднял голову. Он не знал, сколько это продолжалось, пока глаза Лестера были его глазами, пока он не начал понимать что-то очень важное и столь же неуловимое.
- Шрам от консервной банки, Ян. Врубаешься, наконец?
Тот отрицательно покачал головой. Лестер вздохнул.
- Помнишь, Данила решил, будто знает тебя?
- Помню. Я не спрашиваю, откуда ты знаешь. Но к чему ты все это говоришь?
- Он действительно тебя помнит... то есть не тебя лично, конечно. У бородача хорошая память на лица. Ян Вышкевич тоже был хирургом, они работали вместе. Впрочем, это было давно. Медицина - прихоть. Он, между прочим, был своеобразным человеком, этот Ян. Очень жестоким. Очень эгоистичным. Взбалмошным и одновременно расчетливым.
- Откуда ты знаешь?
- О, можешь мне поверить. Он был далеко не святым, этот странный человек. - Лестер усмехнулся. - Знаешь, не обижайся, но твоя... наивность - это что-то за гранью добра и зла.
Он подошел ближе и заглянул Яну в лицо.
- Ян Вышкевич - это я. Вернее, я был им, это было давно. Но я помню.
- Нет...
- Да, да. Я думал, ты догадаешься раньше. Это какое-то душевное кровосмешение...
- Я думал... - прошептал Ян...
- Что моя грешная плоть давно сгнила в земле? Я и сам так думал. Даже когда увидел тебя... у меня были сомнения. Конечно, для Учителя ничего не стоит вместить в столь короткий срок мою личную вечность. Но это невозможно, ненужно, немыслимо... Так я думал. Но на мои вопросы ответили. Кстати, ты не против, что я пару раз одолжил свое тело?
- Это она тебе сказала... эта женщина...
- Не понимаю о чем ты, - сказал Лестер. - Со мной говорил Учитель.
- Я уверен, что...
Но Лестер не слушал - он думал о своем.
- Я был одновременно по обе стороны баррикад. Я должен был помешать тебе, но все-таки был с тобой, так как ты был со мной, был мной, сам не зная того. Вот это по-настоящему цинично: заставить душу и тело воевать друг с другом. И со вкусом, в то же время...
- Я не понимаю, почему с тобой поступили так.
- Если я говорю это, то только потому, что в этом есть необходимость... по крайней мере, так считает Учитель. Мне не на что жаловаться... Ян, - сказал незнакомец напротив. - Со мной - прежним мной - могло произойти что-нибудь уж совсем плохое... не нашим нежным ангельским душам думать об этом.
- Не называй меня так. В этом есть какая-то насмешка над нами обоими.
- Пойми одно. Я могу называть тебя Яном, потому что ты стал тем, кем я не был очень давно. Когда твою душу перемалывают в этой дьявольской мельнице, которую вы зовете Академией, когда тебя выворачивают наизнанку, когда тебе выжигают глаза, чтобы они не видели ничего, кроме света, когда весь ты умещаешься в чьей-то ладони и целуешь ее со слезами благодарности и умиления, когда все это происходит с тобой каждый миг на протяжении долгой-долгой вечности... то ты уже не можешь остаться собой. Это не трудно, это попросту невозможно. Ты становишься кем-то другим, кто не будет особенно мешать высоким планам добра, и если этого другого назовут... ну, скажем, Лестер, то ты не будешь особенно возражать. Ты теперь вообще не умеешь возражать, ты делаешь все, что тебе прикажут, и каждый день молишь своих спасителей - о да, Ян, спасителей! - об одном: чтобы ничего и никогда в твоей жизни уже не изменилось. Иногда они бывают так добры, что соглашаются.
- По тебе всего этого не скажешь.
Лестер криво улыбнулся.
- Я веду себя так, как угодно Учителю. Могу быть другим. Могу быть каким угодно, главное мое предназначение - никому и никогда уже больше не помешать.
- Если ты пришел за этим, - холодно произнес Ян, - то я скажу мне
жаль тебя.
- Ты думаешь, - сказал Лестер, - что мне нужна жалость? Нет. Ни твоей жалости, ни твоей вины мне не надо.
- Неужто? Что, ты не думал, что, размякнув от сострадания к тебе, я сделаю то, что от меня потребует Учитель? И пришел, наверное, не за этим?
- Я пришел к тебе, потому что Он хотел этого, - сказал Лестер. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, и в глазах его была тоска. - Я пришел, потому что мне больше не с кем прощаться. Разве что с маленькой Энджи, но этого я, кажется, недостоин. Да и к чему... ей и так досталось...
- Прощаться? - растерянно сказал Ян.
- Мне оказана последняя милость. Ты знаешь, что это такое, Ян?
- Я что-то слышал... кажется...
- Это не смерть, но это лучше смерти для души, которая никогда не найдет покоя.
- Один вопрос, - вдруг произнес Ян. - Тебе жаль?
- Она рассказала тебе, - Лестер растерянно улыбнулся. - Я этого не ждал.
- Говори!..
Он поднял голову.
- Мне жаль.
Ян не узнал этого голоса. Видимо, так мог говорить тот, кем когда-то был Лестер.
- Хорошо, - оп расслабился. - Пусть учитель не беспокоится. Я не буду мешать... я буду как ты... буду тобой, если хочешь. Лестер не удивился.
- Тебе не обязательно делать это, Ян. Понимаешь? Учитель не требует этого от тебя. Это еще могу сделать я, может сделать кто-то еще, главное, что ты понял.
- Да, - сказал Ян. - Я сделаю это сам. Передай это Учителю.
Впервые Лестер взглянул на него с сочувствием.
- Не нужно, Ян. Правда, не нужно. Так будет легче для тебя. - И чуть тише он добавил: - Никто из нас не причинит ей ненужной боли.
- Я знаю. Скорей это я причиню ей ненужную боль, но дело не в этом. Я просто ничего не хочу делать наполовину. Пусть все совершившееся будет на мне. Если я запятнан, то пусть уж так, чтобы никогда не отмыться.
- К чему ты это говоришь? - тихо спросил Лестер. - Ты ведь сам все видел.
- Да. То, что я сделаю, - правильно. И это единственное, что мешает переступить грань... брат мой.
Лестер вздрогнул.
- Я ухожу, - и тихо добавил: - И не смотри ей в глаза, прошу тебя.

И он ушел, тихо, как тень. А Ян остался. Он сидел в сизом сигаретном дыму, ни о чем не думал, и ему было не больно. Совсем не больно. Он смотрел куда-то вдаль, подстерегая тревожный рассвет, подкрадывающийся к окнам, и это было единственное, что ему оставалось.

Часть вторая. Академия ангелов
Глава одиннадцатая. Первый визит дьявола

В клинике ее звали Мадам. Ей было тридцать, но она выглядела старше и была еще очень красива. У нее были гладкие медные волосы, холодная шелковая кожа цвета светлого шоколада, необыкновенно изящная, словно выточенная из кварца, фигура и большие зеленоватые глаза.
Она появлялась в клинике довольно часто и, главное, регулярно (иные родственники, особенно жены, могли прийти раз в полгода, а могли и вовсе не прийти), но бывала недолго, минут по пятнадцать-двадцать, и уходила, оставляя легкий запах прохладных духов.
Сейчас она сидела напротив Лазаря Александровича с отсутствующим видом, устало прикрыв глаза ладонью. Казалось, ей нет ровным счетом никакого дела до того, что он - курирующий врач ее сумасшедшего мужа - срочно пригласил ее для разговора. Казалось, ей вообще ни до чего нет дела. Медсестры шептались о том, что она приходит только для того, чтобы проверить, а не дал ли, наконец, благоверный дуба. Лазарь, разумеется, поддерживал эти разговоры, проходившие под девизом "смерть всем миллионерам, особенно сумасшедшим!", чтобы не потерять симпатию коллег, но не особо им верил. Таким истерзанным и тоскующим был взгляд ледяной, высокомерной Мадам, когда она смотрела на свою безумную половину...
- Ваш муж, - Лазарь мельком сверился с бумагами, - находится у нас уже два... да, два с половиной года. И все это время состояние было стабильным. Но...
Он снял очки в тяжелой старомодной оправе и положил их на стол. Раз-говор был тяжелым.
- Но в последнее время наблюдается ухудшение. Довольно серьезное. Отмечено агрессивное поведение, припадки...
- Он умрет? - спокойно спросила Мадам.
- Летальный исход не исключен.
- Вы мне это говорите? Вы же врач.
- Да, я врач, - подтвердил Лазарь. - И я говорю вам: ваш муж может умереть.
Мадам, наконец, удостоила его небрежным взглядом.
- Никто из вас, - ее голос был обманчиво мягок, - не объяснил мне, как человек может сойти с ума за одну только ночь. Никто из вас ничего не сделал для Яна. И я не верю вам. Он не умрет. Он слишком любит жизнь.
Показалось ему, или в ее голосе послышалась горечь? Хотя, скорей, было неестественным другое - полное олимпийское спокойствие, с которым она рассуждала о будущей кончине любимого супруга. О, вдовы, все вы таковы. Даже будущие. Особенно - будущие.
- Послушайте, - он все-таки решился снова надеть очки и взглянуть в эти дьявольские водянистые глаза, - Олег Павлович говорил с вами об этом. Эмоциональное состояние вашего супруга... не забывайте, он предавался некоторым... хм... излишествам... и, кроме того, психика творческих людей чрезвычайно ранима... Он ведь был художником?
- Не говорите ерунды, - быстро и нетерпеливо сказала она. - Ян рисовал от нечего делать, он был просто богатым бездельником. С его деньгами он мог вообще ничем не заниматься.
В этом Лазарь слегка сомневался. Он специально ездил к ним домой, чтобы посмотреть на картины. Почти все они были незаконченными... сюрреалистический пейзаж: черное море, багровое солнце, красный песок, темноволосая женщина на берегу; серое истлевшее лето со слабыми травяными проблесками; измученные истерзанные руки с медицинским скальпелем в руках... И так много красного цвета, так много острых углов и ломаных линий... наводит на размышления.
Одна картина особенно сильно врезалась ему в память. На ней было что-то такое, режущий глаз гротеск, расстреливали детей: распяленные в диком крике лица, отсутствие композиции как таковой, бешеная мешанина красок, сильные размашистые движения кисти. В одном из палачей - справа, в новенькой, как с иголочки, форме со свастикой и крестами - он неожи-данно узнал... Мадам. На картине, конечно, был мужчина, причем и на человека-то непохожий, нарисованный самым причудливым образом, но сомнений не иыло: эти глаза... и вьющаяся рыжеватая прядь из-под каски... и усмешка... и общее неуловимое сходство.
- Две недели, - наконец сказал он. - Я даю вашему мужу две недели.
Потом он умрет. Мне доводилось видеть подобные случаи.
Мадам помолчала.
- Что вы мне предлагаете?
- Официально - ничего... медицина в таких случаях, как говорится, бессильна, - он подошел к окну, в которое изо всех сил рвалось ласковое тепло мая. - Психика человека - вещь неизученная...
- Какого черта вы тут тогда делаете? - любезно произнесла Мадам.
Лазарь неожиданно засмеялся и покачал головой.
- Разрешите, я закурю?
- Если хотите что-то сказать - говорите быстрей, - отрывисто произнесла она, - у меня еще очень много дел на сегодня.
Он колебался несколько секунд. Да, эта дамочка не промах. Если даже муж нарисовал ее в фашистской форме... Она может согласиться на его предложение. А может побежать жаловаться главврачу... хотя нет, это на нее не похоже, неизвестно почему решил он.
- Видите ли, - он с трудом удержался, чтобы не добавить "Мадам", именно так, с Очень Большой Буквы, - я разработал собственную методику лечения. Сразу предупреждаю - она не опробована и в некоторой степени незаконна. Я называю это методом Точки.
- Точки? Какой еще точки, говорите яснее, - с внезапной едкой ненавистью сказала она.
- Ну да, Точки, своего рода кульминации болезни. Воплощения абсолютного бреда больного. Достигнув этой кульминации, он может вылечиться. Вся система нынешнего лечения направлена на стабилизацию состояния пациента, замедление развития болезни, что только выматывает и, в конечном счете, результатов не дает. Я придерживаюсь принципиально иного подхода. С помощью особых транквилизаторов и... некоторых других способов я заставляю болезнь пациента ускоряться в геометрической прогрессии, - он сделал неопределенный жест рукой. - Риск есть, не отрицаю.
Но - две недели. Даже чуточку меньше. Подумайте.
- Значит, Ян первый, на ком вы решили опробовать этот, - она сделала паузу, и Лазарь посмотрел на нее, ожидая нецензурщины, - этот чудесный метод?
Может быть, гипнотическая сила взгляда Мадам, сила завораживающих, чуть по-монгольски раскосых, ведьмовских глаз заставила его развязать язык?
- Когда я работал в государственной больнице... я однажды применил этот метод. Частично. Скажем, лекарства - тогда я возлагал свои основные надежды на них... Но... но это был старик, с крайне ослабленным организмом, а я был молод и не решился на весь комплекс мер...
Он перевел дыхание, еще не веря в действительность своего нелепого, невозможного признания.
- Вы его убили, - утвердительно произнесла она.
- Я никого не убивал!
- Что будет, - сказала Мадам, - что будет с вами, если кто-нибудь узнает о нашем разговоре?
Особо потрясенной она не выглядела. Она не вскрикнула от ужаса, не вздрогнула, не заплакала, не изменилась в лице - в общем, не сделала ничего из того, что полагается делать женщине в такой ситуации. Ну да. Какое ей дело до нищего, бездомного старика, который половину жизни провел в психушке? Мадам не жестока, но безжалостна, это даже делает ее более интересной...
А ведь эта история чуть не погубила Лазаря. Нет, никто даже не заподозрил его; старика... о, Господи, он даже не может вспомнить его имени!.., быстренько закопали на окраине кладбища. "Надо будет отнести цветы" - внезапно подумал он. Пятнадцать лет прошло...
Но сама смерть этого никчемного старикашки, который сроду не был никому нужен, потрясла Лазаря. В определенном смысле, он был фанатиком от науки. Не хватило решительности, все остальное было. Но ведь, кроме того, - думал Лазарь, - он был еще и человеком, от природы мягким и порядочным. И он действительно был еще очень молод. Вот почему...
Взгляд Мадам вернул его к действительности
- Я лишусь работы и попаду под суд, - Лазарь пожал плечами, - вероятно. Если вам поверят, в чём я лично глубоко сомневаюсь.
Мадам отрешенно смотрела на окно.
- Что это за "другие способы"?
- Эта мысль пришла ко мне не так давно... Должен предупредить, что это звучит несколько неоычно, - он снова решительно замолк. Если рассказать, то она откажется. Точно откажется. Не может самоуверенная благопристойная Мадам согласиться на такое. Бесчеловечность - да. Но не клоунада. Мадам идёт быть немного бессердечной, но она не может позволить себе быть смешной. Не к сегодняшнему платью и не к крошечным бриллиантовым серёжкам, ослепительным, но ничуть не вульгарным. - Я предлагаю следовать бреду пациента, создавать все условия для его реализации. Грубо говоря, если считает себя Наполеоном - дать под командование армию, если табуреткой - сидеть на нём.
Судя по лицу Мадам, не стоило метать бисер перед свиньями. Да и вообще - ни перед кем не стоило.
- Примеры можно найти, - продолжал доктор. Откашлялся. - Читали ли вы "Дон-Кихота" Мигеля Сервантеса Сааведры?
- Нет, - сказала Мадам.
- Неважно... Обатите внимание на то, что Сервантес был человеком с хорошим - по тем временам - медицинским образованием. С точки зрения психиатрии, его книга представляет собой великолепно выписанную историю болезни. Idee fixe, навязчивая идея, была доведена до апогея, и произошёл перелом, - Лазарь промолчал. - Правда, он - я имею в виду пациента - умер. Как я упоминал, я не исключаю и такой развязки.
- Я правильно понимаю, - высокомерно сказала Мадам, что Ваш метод основан на книжке какого-то древнего испанца?
- Неправильно, - холодно ответил доктор. - Я лишь привёл пример. Хотя, на мой взгляд, это даже не пример, а исключение, только подтверждающее правило. Как и тот, гм, прискорбный случай. Если подвергнуть вашего мужа условиям, реализующим его... его фантазии - а они у него, согласитесь, достаточно нетривиальные, не каждый вообразит себя ангелом, - то мы получим шанс на полное выздоровление. Сейчас вам можно уже что-нибудь сказать.
Она подняла голову и нехорошо, некрасиво улыбнулась - по-видимому, не его натянутой шутке, а собственным скорбным мыслям.
- Вы предлагаете мне, - она подчеркнула это слово, - мне сделать из Яна лабораторную крысу?
- Я бы не предлагал вам свой... свои услуги, если бы не был уверен в успехе. По-вашему, я - убийца?
- Нет, - любезно ответила она, - по-моему, у вас не все дома.
- Благодарю, - Лазарь сделал комический реверанс. - Но подумайте, чем вы рискуете? Откровенно говоря, шансы пятьдесят на пятьдесят, для вашего мужа это просто шикарно.
- Как ни странно, я вам верю, - сказала Мадам, встала и взяла в руки свою сумку. - Но поймите и вы меня. Два года... целых два года надежд и ожиданий. Я убила это время, я просто не жила. Но я не хочу убить всю оставшуюся жизнь. Лучше мне один раз отплакать и... - она подошла к двери и с прежней надменностью произнесла: - Но спасибо за предложение.
"Сука" - печально подумал доктор. Ему почему-то стало невыносимо жалко их обоих: и его самого, и Яна.
- Физически ваш муж абсолютно здоровый человек. Он молод, наконец... Вы не боитесь брать грех на душу?
- Так трогательно это от вас слышать - вы ведь, как я понимаю, крупный специалист по грехам, - сказала Мадам и вышла в коридор.
И в чем-то она была права. В чем именно - он не хотел разбираться.

Глава двенадцатая. Чего хочет женщина, того хочет Бог

Мадам не было в клинике больше десяти дней. Обычно она появлялась дважды в неделю: по вторникам и субботам.
Но на этот раз ее долго не было. Первыми это заметили медсестрички, шептавшиеся о том, что "эта красотка наверняка сбежала с любовником". Лазарь даже хотел позвонить ей (не покончила бы собой, дамочка нервная, да всех по клиникам не рассуешь). Но она пришла сама, в понедельник, темным дождливым вечером.
Мадам была одета необычайно элегантно - приталенное тёмное платье с большой жемчужной брошью у ворота, шпильки, высокая причёска. Лицо её казалось старым и некрасивым. Провожавшая ее санитарка клялась, что видела располосованные, плохо заживающие вены. Но она-то, скорее всего, врала.
Когда Мадам вошла в полутемную палату, она попросила оставить ее одну, что случалось не в первый раз. Медсестра предупредила:
- Вы не сможете... ммм... пообщаться, ваш муж сейчас под действием транквилизаторов. Если хотите, я включу свет, он все равно не проснется.
Мадам нетерпеливо кивнула и сказала: "Да, понятно, оставьте нас все-таки, пожалуйста, включать ничего не нужно". Когда дверь закрылась, и стало совсем темно, она, наконец, посмотрела на едва различимые очертания того, с кем так хотела остаться наедине.
Человек, лежавший в дальнем углу комнаты, был ее мужем. Она подошла к его кровати и легко опустилась на колени. Рыжие волосы Мадам упали на жесткую безжизненную маску, которая когда-то была его лицом. Страшную, искривленную безумием маску...
- Ты делаешь это, - с ненавистью сказала она. - Я знаю. Из-за тебя я вижу все эти... странные штуки. Зачем ты так...- Она помолчала. Огни проезжавшей мимо машины выхватили из темноты ее лихорадочно блестящие глаза. - Знаешь, это так странно. Я всегда знала, что ты можешь убить меня, можешь развестись со мной, можешь сделать со мной все что угодно - если захочешь, а теперь только я решаю, что будет со мной и с тобой... Странно, правда? Пожалуй, мне это нравится, - она медленно провела пальцами по его губам. - Не такой скотине, как ты, воображать себя ангелом, Ян. Ты меньше всех имеешь на это право. Мадам несколько раз прошла по палате.
- Когда я вспоминаю все, что ты со мной сделал, мне хочется убить тебя. Медленно. Взять нож и разрезать каждый кусочек, вырезать его из памяти... Я не знаю, как я буду без тебя жить, но порой мне хочется рискнуть. Это не так уж и трудно, - она присела на край кровати. - А иногда мне хочется, чтобы ты вылечился, чтобы ты потерял память, и я сказала тебе, что ты любил меня больше жизни, а ты бы поверил, и все было бы хорошо. Это не продлилось бы долго Ян, но за одну секунду... всего за одну такую секунду я могла бы отдать всё, - она засмеялась - или заплакала - в темноте этого было не понять; скорее всего, и то, и другое. - Почему бы тебе не полюбить меня нежно и трепетно... почему бы нам не любить друг друга до конца жизни, Ян? Тебе это было бы так же легко, как водить в наш дом девок... у тебя все получается легко.
Она подошла к двери и еще раз посмотрела на человека, беспомощно ле-жавшего на кровати.
- Только ничего этого не будет. Считай, что ты победил. Ты будешь ангелом, Ян, но только потому, что я хочу на это посмотреть. Ты ведь знаешь, до сих пор я всегда получала то, что хотела. Даже тебя. Запомни это.
Она вышла, аккуратно притворив за собой дверь, и тихо прошла по длинному, слабо освещенному коридору. Мадам надеялась, что Лазарь Александрович еще не ушел, хотя время было уже позднее. Под дверями его кабинета на втором этаже лежала узкая полоска света. Она постучала и зашла. По всей видимости, он уже собирался уходить, по крайней мере, все бумаги со стола были убраны, а потрепанный серый портфель стоял на столе. Лазарь растерянно взглянул на вошедшую молодую женщину. Она вошла, села и посмотрела на него со спокойным лицом убийцы.
- Здравствуйте, - он оторопело взглянул на Мадам, удобно расположившуюся в кресле, и сказал первую же банальную глупость, котораяпришла в голову. - Прекрасно выглядите.
- Я выгляжу ужасно и хорошо это знаю, - резко ответила она. - Я согласна.
- На что? - пролепетал доктор.
- Не прикидывайтесь идиотом. На все, что вы решите с ним сделать.
- С вашим мужем?
- Да.
По меньшей мере, это было неожиданно. А как же лабораторные крысы и так далее? Две недели назад она твердо посылала его к черту. Нет, эту женщину решительно невозможно понять.
- Я хочу вам кое-что объяснить, - сказала она. - Мы с Яном...
- Простите, - сказал Лазарь. Он не хотел хамить. Но и слушать (в полдевятого вечера, опаздывая на семейный ужин в честь дня рождения жены Светочки) тоже не хотел. - Я не семейный психолог. Вы не обязаны излагать мне причины, по которым вы отказались принять мое предложение в прошлый раз. И точно так же не обязаны объяснять, почему соглашаетесь сейчас.
- Вы правы, - она нервно усмехнулась. - Вам я ничего не обязана. Но мне хотелось бы самой понять, почему я иду на это.
Сейчас у нее был вид обычной несчастной женщины, вовсе не самоуверенной жены миллионера и властной надменной Мадам. Неожиданно Лазарь почувствовал себя виноватым. "Я опоздаю", - в отчаянии подумал он.
- Хорошо. Я вас слушаю, - и не удержался от вздоха. - Но... понимаете... у меня сегодня семейное торжество, так что...
- А у меня сегодня свидание с любовником, - она усмехнулась так странно, что доктор подумал, уж не пьяная ли она. - Но я здесь. Кто, в конце концов, не предпочтет любовнику мужа?..
"Твоего беднягу мужа,это должно утешить".
- Когда мы поженились, - продолжала она, - мне было девятнадцать, ему двадцать пять. Да, да, - она хрипло засмеялась, глядя на его удивленное лицо. - Через десять с лишним лет в это невозможно поверить, да? Вы ведь думали, что я старше Яна?
- Ничего я не думал, - проворчал доктор. - Ваш муж... Очень молодо выглядит.
- Он был необыкновенным, - как-то мечтательно сказала Мадам. - Не знаю, почему он решил жениться на мне. Я была нищей, как церковная крыса. Должно быть, он просто ненавидел меня. Должно быть, поэтому. Он не скрывал от меня этого, да он никогда ничего от меня не скрывал. Наверное, думал, что я даже лжи не стою. Я его любила, доктор. Я и сейчас его люблю.
"Оно и заметно", - угрюмо подумал Лазарь. Его невольно пробирала дрожь.
- Он знал, что ему стоит сказать слово... и я сделаю все, что он захочет. Это даже не доставляло ему удовольствия, он принимал это как должное, даже не так... принимал, как досадную, но необходимую данность. Я предлагала ему развестись, но он не хотел, не знаю почему! Знаете, как-то я принесла ему кофе, а когда он начал пить, сказала, что там яд. Он сказал: да? Ну и что? Я кричала, что, если он не верит мне, то зря, я сделала это ради денег: когда он умрет, то все будет моим, это правда. Яд очень быстрый, он скоро начнет действовать. Он ответил, что действительно мне не верит, но если даже это так, то не может ли он выпить свою последнюю чашку кофе без дешевых истерик. Он так и сказал "дешевых истерик". Тогда я сказала, что раз так, то я сама отравлюсь. Прямо сейчас пойду и сделаю это. Он пожал плечами и ударил меня по лицу... Мне сейчас страшно вспоминать это время.
- Он вас бил?
- Нет, - она полупрезрительно усмехнулась. - Вы так и не поняли? В его глазах я ничего не стоила. Ему было решительно наплевать.
Однажды... в общем, однажды я узнала, что я беременна, был третий месяц, Я пришла сказать об этом Яну. Он был пьян. Он вообще много пил, но в тот раз он был головокружительно пьян, пьян до сумасшествия, это и было-то один раз. Он орал, что я продажная девка, что этот ребенок не его. У меня были любовники, это правда, но разве он был против? Если бы он сказал хоть слово... но это так мало уязвляло его, если бы вы знали, доктор, так мало...
Она замолчала.
- Но это был его ребенок? - спросил он.
- Да, да... - сказала она, но особой уверенности в ее голосе не было. - В общем, после этой ночи я сделала аборт на следующее же утро. Ян, как пьяная свинья, валялся где-то на веранде.
- И... как он отреагировал, когда узнал? - Лазарь насторожился. Раньше она никогда об этом не говорила - в материалах болезни ничего не было.
- Ах да, - злым голосом сказала она. - Как он отреагировал! Как ему было больно! А я? Я убила своего ребенка и лежала у него в ногах, вымаливая прощение! Думаете, мне было легко?
Она резко встала.
- Так вот. Я согласна на все, включая лоботомию. Я согласна, доктор, слышите? Если нужно, то я подпишу любые бумажки. Я хочу, чтобы он вылечился. Или умер. Я не знаю, чего я хочу больше, но так жить я не могу. Мне кажется... он до сих пор как-то контролирует меня, не знаю, как вам это объяснить. Он имеет надо мной какую-то власть. Я вижу во сне его лицо.
Иногда я слышу его голос. Иногда я чувствую его прикосновения. Он не оставит это, я знаю.
- У вас бывают галлюцинации? - нарочито сухо спросил Лазарь. Все было серьезней, чем он предполагал. - Вам нужно пройти обследование, я дам вам направление.
- Мне ничего не нужно! - взвизгнула она. - Вы не понимаете! Это не мой бред, это делает он!
- Успокойтесь, - сказал он. - Я отвезу вас домой. Но, если хотите, вы можете остаться в больнице, у нас есть несколько свободных палат.
Мадам покачала головой.
- Проводите меня до машины.
- Хорошо, - он бережно подхватил ее под руку. - Мне жаль.
- Да ничего вам не жаль, - ответила женщина. Ее тело обмякло в руках доктора. - И это естественно. Мне самой себя не жаль.
Лазарь Александрович вывел ее из больницы. Лицо Мадам приняло холодное отстраненное выражение. Оба молчали, да и о чем им было разговаривать? Он - врач, пусть очень хороший, пусть очень нужный ей сейчас, а она... она - Мадам, которая широким барским жестом вдруг решила пооткровенничать с почти незнакомым человеком. Когда-то маркизы раздевались в присутствии своих лакеев, - с отвращением подумал он. А она взяла и бесстыдно обнажила душу. Вот и вся разница.

У черного "бентли" Мадам они остановились. На мокром асфальте отражались яркие пятна фонарного света и их жалкие фигуры, расплющенные на глянцевом черном полотнище; пахло дождем и бензином.
- Я отвезу вас домой, - повторил Лазарь и сухо кашлянул. - Вам лучше не садиться за руль. Это я вам как врач говорю.
Она открыла дверцу и презрительно - как ему показалось - покачала головой. Потом быстро, нетерпеливо потянулась к нему, жадно поцеловала и тут же оттолкнула, села в машину, сильно хлопнув дверцей, и уехала, оставив ошеломленного Лазаря стоять посреди стоянки. Секунду-другую он глупо, блаженно улыбался, потом, нахмурившись, провел кончиками пальцев по еще горевшим губам, на которых остался слабый привкус хмеля, словно пытаясь убедиться в реальности произошедшего.
Что это было? Поцелуй? Подаяние на бедность? Попытка отомстить мужу? Если допустить, что хотя бы половина ее рассказа - правда, то их брак был какой-то нелепой, невозможной фантасмагорией. Он обращался с ней (опять же, если верить Мадам, но что-то подсказывало ему, что она не врет) иногда как с собакой, а иногда и хуже, а между тем она была просто безумна, когда речь заходила об этом парне. Чем он ее приворожил?
Дело не в нем, не в Лазаре, на его месте мог быть любой другой. И опять же, не он виноват в этом. Он просто не этот, трижды проклятый, Ян - вот что для нее главное. Вот и вся его вина. Он не Ян. Одна буква.
Телефон разрывался на части, кажется, его уже потеряли. Лазарь раздраженно выключил мелодично пиликающую трубку (любимая жена Светочка...), потом быстро поднялся наверх, в ту самую палату, где недавно сидела полубезумная Мадам.
"Кто, в конце концов, не предпочтет любимого мужа?"
- Чего ж тебе надо, парень? - спросил он у человека, съёжившегося на кровати.
Эту ночь он провел в палате своего самого странного пациента.

Глава тринадцатая. Бог располагает

Когда наутро Мадам появилась в его кабинете - бездушная и безупречная, вся в белом, как ледяная статуя - все уже было ясно. Но она-таки сочла нужным пояснить:
- Прошу прощения за вчерашнее. Я имею в виду не мое согласие - оно остается в силе - а мое поведение. Больше это не повторится, я вам обещаю.
- Не стоит извиняться, - пробормотал он и взглянул на эту холодную femme fatale в надежде найти в ее словах чуть больше, чем она сказала. Но безуспешно. Она сказала только то, что хотела сказать, ни больше, ни меньше. Ей даже не было стыдно. Она просто решила извиниться... перед лакеем. Все-таки двадцать первый век. Цивилизация, мать ее...
- Наверное, я должна что-то подписать? - равнодушно спросила она.
Да уж, если муж мог выбросить такую из дома, как половую тряпку, то это был малоприятный тип.
- Ничего подписывать вы не будете, - с утра его мучило малодушное желание взять больничный и ни под каким предлогом не появляться в клинике. - Вы поедете домой, и забудете о нашем разговоре.
- То есть?
- То есть, - нервно сказал Лазарь, - все отменяется... даже не отменяется - ничего и не было. Просто езжайте домой, и все тут.
- Действительно просто, - медленно сказала Мадам, как-то совсем по-прибалтийски растягивая гласные. - Но почему? Вы просто рвались проводить свои эксперименты, так красноречиво мне все описали, а теперь...
- Я не привык иметь дела с двумя больными сразу. Не было практики.
- Вы считаете меня сумасшедшей? - почти с восторгом спросила она.
Лазарь поморщился.
- Оставим этот разговор. Вам не помешает помощь психоаналитика. Но она почти всем не помешает, правду сказать.
- Это напоминает сказку про журавля и цаплю, вы не находите? Но, до рогой мой журавль, я готова хорошо заплатить...
- Наймите убийц, дешевле обойдется, - отрывисто сказал он.
Мадам чуть приподняла брови.
- Не вы ли утверждали, что мой муж не умрет? Впрочем, оставим это, если вы такой бессеребренник. Я ведь могу попробовать уговорить вас по-другому.
- П-попробуйте, - Лазарь сглотнул. - Но я хотел бы...
- У людей есть разные желания, - философски произнесла она. - например - не оказаться в тюрьме.
Это было совсем не такое начало, какого он ждал. Впрочем, разве разумно чего-то ждать - от нее?..
- И уж совсем неприятно провести там годы... долгие-долгие годы. Вы не в курсе, сколько дают за убийство?
- У вас нет доказательств, - прохрипел он.
- Вы так полагаете? - и тут на его стол легла флэшка. - Здесь наш разговор. Я могу диктовать условия - и буду их диктовать, Лазарь Александрович.
Почему-то это не потрясло Лазаря. Он не ожидал. Но должен был ожидать. По поведению Мадам можно было догадываться о чем-нибудь вроде этого. Змея, настоящая змея под красивой блестящей чешуей. Но ведь чешую можно и сбросить. В этом вся суть Мадам.
- Не пугайтесь так, - сказала она. - Я ничего не имею против вас, скорее наоборот - вы мне симпатичны. Кроме того, вы мне нужны.
"Не "кроме того", а "во-первых" и "в-главных"", - раздраженно подумал он.
- Я бы даже не стала вам говорить о таких мелочах, но вы не оставляете мне выбора, - она укоризненно покачала головой.
- Может быть, я вам все наврал.
- Нет, не наврали. Я наводила справки: в то время как вы работали в той больнице, там умерло не так уж много стариков. Карелов Олег Дмитриевич, не так ли? Между прочим, это очень утомительно - с вами разговаривать.
Он отстранение подумал о том, что теперь ему будет легче найти могилу на старом кладбище. Если он действительно намерен ее искать... хотя, кажется, уже намерен.
- Моральная сторона вопроса меня не волнует, - холодно продолжила Мадам. - Так что, пожалуйста, не вздумайте падать на колени, рыдать, взывать к моему состраданию и тому подобные глупости. Мне, в общем, все равно, но это займет лишнее время.
- И не думал вас утруждать, - осипшим голосом сказал Лазарь.
- Отлично, - сказала она. - И не кисните так, Христа ради! Когда наша маленькая деловая сделка окончится, я отдам вам запись, и вы будете свободным, как весенний ветер. Я же сказала, что бы не случилось, никаких претензий я к вам предъявлять не буду. При любом исходе.
- Хорошо, - он глубоко вздохнул и попытался успокоиться. - Что вы хотите?
- Своего мужа, - просто сказала она. - Я хотела бы обсудить с вами кое-какие детали... предстоящего лечения.
Обсуждение затянулось на несколько часов. Мадам была упряма. Она лезла совсем не туда, куда ей полагалось, выказывая при этом блестящий ум, непоколебимую логику и железную твердость. Они остановились на "реализации фантазий". Лазарь предлагал простой, но надежный способ - инсценировку. Рай, ангелы, белые крылья. Он убеждал Мадам, что сумеет переговорить с кем-то из санитаров, и это обойдётся не так уж и дорого.
Мадам разбила его предложение в пух и прах. Она повторяла, что всё это чушь, чушь и чушь; уверяла, что ее мужа подобным не купишь. На замечание Лазаря о том, что уж она-то не является специалистом и судить об этих вещах, конечно, не может, Мадам резко ответила:
- Пусть я не знаю медицины. Но зато я знаю Яна.
- Я наблюдаю его два года, - по возможности мягко напомнил он.
- И что вы смогли понять? - запальчиво спросила она. - Что? Вы видите в Яне набор симптомов, пачку диагнозов. А Ян... Он как звездный путь, а ты идешь с компасом и не знаешь, куда этот путь тебя заведет. Скорее всего - туда, куда сам захочет. Он... не такой как все, я же вам говорила! Он полон гармонии и боли. Скверны и поэзии.
- Очень романтично, - скептично протянул Лазарь.
- Разве? - она поднялась. - Я допускаю, что вы хороший психиатр, но наука вам не поможет. Ян сам себе и наука, и ученые.
- Это значит...
- Это значит, что вы будете делать то, что я скажу, если я вас убедила. Если не убедила - тоже.
- Ваш дилетантский подход...
- Это значит - да?
- Да.
- Вот с этого и нужно было начинать, - с на редкость гнусным самодовольным видом сказала она. - Я, собственно, ничего такого особенного и не хочу. Вы поможете мне вытащить Яна из вашей психушки...
- Что?
-...и еще уволитесь из больницы. Будете за ним присматривать. Я, разумеется, найму еще кого-нибудь, но ваша помощь мне не помешает.
- Что вы несете? Вытащить? Зачем? Это что за кино, только побегов я не устраивал! - больше всего на свете ему хотелось надавать этой взбесившейся стерве оплеух. Но почему-то наши заветные желания никогда не сбываются...
- Я хочу, чтобы он смог реализовать свои фантазии, - безапелляционно сказала Мадам. - Он будет реализовывать, а вы ему в этом поможете.
- Вы в своем уме? Кто даст гарантии, что он не пойдет резать людей направо и налево?
- Такие гарантии могу вам дать я, - надменно произнесла она. И добавила избалованным тоном девочки, которая непременно хочет получить сливочный пломбир или луну с неба. - Кроме того, он считает себя ангелом. Могу я исполнить хоть одну мечту своего мужа? Ангел. По-моему, очень мило...
От такой наглости Лазарь просто оторопел.
- Ну что ж, отлично! Давайте выпустим всех сумасшедших больницы! А может быть, дадим каждому по динамитной шашке? Отличная идея! Нет проблем! - он сдавленно засмеялся каким-то чужим придушенным голосом. - Говорите! Приказывайте! Что там еще взбрело в вашу мудрую голову?! Украсть? Пожалуйста! Убить кого-нибудь? Да хоть сейчас! Что же вы молчите! Говорите! Говорите же!..
Мадам перегнулаь через стол и очень ловко - как кошка лапой - влепила ему две пощечины. Она наблюдала за его истерикой с полным безразличием.
- Прекратите. Ведете себя, как истеричная бабенка. Что хотела, я вам сказала - значит, так все и будет.
Лазарь опустил голову на руки, бессильно лежащие на столе.
- Да будет воля твоя, - машинально, совсем без иронии, произнес он посиневшими губами, - как на земле, так и на небе...
- Что вы несете, - сказала Мадам.
- Да так, - он криво улыбнулся, - воспоминания, мысли вслух... Да приидет царствие твое... о, Господи, что, по-вашему, он будет делать?
- Не знаю, - Мадам беспечно пожала плечами. - Я готова предоставить Яну полный карт-бланш. А вы, Лазарь Александрович?..
Разумеется, эта подлая лживая гадина знала...
Подготовительный период, вопреки ожиданиям Лазаря Александровича, затянулся, и на него пришлось потратить около четырех месяцев. Он медленно выводил Вышкевича из полукоматозного состояния. Пришлось подделывать результаты осмотра, делать выписки из несуществующей истории болезни. Пришлось врать и выкручиваться. Пришлось говорить с медсестрами. Много чего пришлось...
Лазарь постарел на добрый десяток лет за те несколько дней, когда Ян оставался в их клинике. Тот был одним из тех пациентов, которых содержали под особым наблюдением, - его любящая жена никогда особенно не скупилась. Клок седых волос, холодные липкие ладони, воровато бегающие глаза, фальшивые улыбки и лицемерные интонации - вот далеко не полный список радостей, которых было более чем достаточно благодаря милой Мадам.
Потом она принесла какие-то документы, и Яна якобы перевели в маленькую частную клинику. На самом деле, конечно, никакой клиники не было, его быстро перевезли в какую-то ветхую полуразрушенную дачку за городом - как нелепо смотрелось там новенькое блестящее медицинское оборудование! - и там они продолжали мучить бедного мальчика. Почему-то Лазарь привык думать о нем, как о маленьком беззащитном мальчике, хотя, по сути, был всего на несколько лет старше. Каждые два часа он вливал в остекленевшие вены Яна темно-шафранный ядовитый раствор. Два раза в день и один раз ночью он пропускал через истерзанное умирающее тело электрические разряды в несколько сотен вольт.
Тело умирало. Ян не хотел принимать ни препараты, ни ток. Он не хотел жить - что бы там ни болтала Мадам. Он хотел только одного - умереть без мучений, но даже этого ему не было дано. Двести миллиграмм раствора. Разряд.
Тело умирало.
Еще двести миллиграмм. Разряд.
Тело умирало.
Человек умирал у него на столе.
Лазарь не спал ночами. Он пробовал одно, другое, третье; он менял всё подрад, срывался, орал на своих помощников, которых где-то набрала Мадам. Некоторые из них, судя по всему, имели медицинское образование, пара человек, вроде абсолютно непробиваемых бугаев-близнецов Федора и Петра, были просто ненужным мусором. Бандитами или что-то вроде того. Он не знал, зачем их наняла Мадам, они целыми днями бездельно слонялись по домику и не знали, куда себя деть. Но у него просто не было сил, чтобы во все это вникать.
Она не появлялась. Ни разу. Кто-то ей, естественно, все докладывал, но кто - доктор не знал. Она не звонила. Он не видел ее.
И это тоже убивало.
Никто из близких не знал, где он. Ни жена, ни родители. Он отключил телефон, не хотел ни видеть, ни слышать. Ян - хотя он, понятное дело, ни в чем не был виноват - превратился в ненавистный источник боли и неудач, маленькую враждебно настроенную Вселенную. Звездный путь, так сказать. А он заблудился и потерял компас, который, наверное, и без того был сломан.
Все изменилось в один день. Как-то утром, когда Лазарь заснул, уткнувшись головой в плечо сумасшедшего, уже сквозь сон задумываясь, а уж не к трупу ли он так нежно прижимается. Еще ночью это был безжизненный кусок мяса, который не реагировал ни на свет, ни на звук... не отреагировал бы даже на собственную смерть, а продолжал бы лежать все так же тихо и безмолвно, без укора обратив измученное лицо к потолку с крошащейся штукатуркой.
Утром он уже жил.
В этот момент Лазарь, наверное, полюбил Яна. Сильно и иррационально - за то, что тот не умер, за то, что заставил какие-то неведомые силы вытолкнуть его с той стороны Стикса. Лазарь гордился этим храбрым мальчиком. Ему даже казалось, что он на их стороне, что он вполне сочувствует их с Мадам затее, даже хотел бы помочь. Но это, конечно, был полный бред. Иногда наше сознание играет с нами в жестокие игры.
И он заставлял себя думать о Яне как о лабораторной крысе - эти слова крепко засели у него в памяти.
Ибо так хотела Мадам.

Глава четырнадцатая. Путь к совершенству

- Браво.
Это было первое слово, сказанное при их следующей встрече. Она стояла в углу дачной кухоньки, очки в простой металлической оправе придавали ей довольно интеллигентный вид, волосы были заплетены в две толстые рыжие косы - просто примерная девочка из хорошей семьи. Безукоризненно сидящие узкие брючки и длинный, почти до колен, алый свитер с серыми полосами откровенно подчеркивали каждый изгиб ее роскошной фигуры.
На дворе стоял конец сентября. Прошло более трех месяцев с тех пор, как Лазарь видел Мадам в последний раз - в кабинете главврача, темные блюдца на пол-лица, закрывавшие два лживых-прелживых светлых аквамарина, которые, по какому-то недоразумению назывались зеркалами д-ши, бледную и серьезную, с ворохом фальшивых документов на коленях.
- Скажите это своему супругу. Я не знаю, как он ухитрился выжить. И не уверен, имею ли к этому хоть какое-то отношение.
- Такие как он, - Мадам покачала головой, - так легко не умирают. Я ведь говорила - Ян любит жизнь. И будет цепляться за нее до последнего, будьте уверены. Иногда это здорово мешает окружающим - такая целеустремленная жажда жизни.
- Не вам ли?
- Во всяком случае, не вам, - сказала она.
- Очень утешает, - хмуро ответил Лазарь.

...И вот Ян с закрытыми глазами стоял посреди улицы, залитой грязным дождем, раскинув руки, как будто перед полетом. Таким гордым и торжественным, хотя и недолгим полетом. Требовалось всего лишь одно...
- Эй, парень, с тобой все в порядке? - он легко хлопнул сумасшедшего по щеке. Тот открыл глаза и посмотрел - хорошо так, по-доброму посмотрел.
- Да, все хорошо. Спасибо, что беспокоитесь.
Голос был чужим. Ян не мог так разговаривать. И одновременно... это звучало так по-родному, как будто он был братом Лазаря, как будто они были вдвоем против враждебного мира, а он хотел и мог помочь...
Доктор не знал, чего ожидала Мадам, когда они выпустили сумасшедшего на улицы города. Но тот явно ее ожидания обманул. Когда она узнала, что ее муж никого не спасает, не наказывает убийц, не делает ничего из ряда вон выходящего, а просто поселился в каком-то домике и живет там в свое удовольствие, ее ярости не было предела. Она начинала доказывать, что Ян не сумасшедший, просто водит их за нос, тут же забывала об этом и требовала у Лазаря объяснений происходящему, сто раз на дню спрашивала, не могла ли у Яна измениться мания и так далее, и тому подобное.
Он раздраженно отвечал, что мании не перчатки, и просто так измениться не могут. Все это казалось ему крайне странным. Ян вел себя абсолютно нормально, просто нормальнее всех нормальных, да и только. В больнице уже объявили его розыск, Мадам смогла как-то выкрутиться и доказать свою непричастность, Лазарь подозревал, что и у него могли быть проблемы, но наверняка узнать об этом не удавалось - Мадам хотела, чтобы он думал только о ее муже, и ни о чем больше. Но безумца все-таки искали, и Лазарь не знал, сколько времени им потребуется - парень все-таки приметный...
Между тем Мадам буйствовала. Она с каким-то исступленным упорством узнавала все о тех, с кем теперь жил ее муж, и часто раздражалась намеренно непристойными тирадами в их адрес. Особенно доставалось одной девушке, живущей в том же доме, что и Ян, Оксане. Лазарь часто печально думал о том, что она всю жизнь ревновала мужа ко всем без разбора женщинам моложе ста. Одно это могло довести беднягу до сумасшедшего дома.
Мадам с особым, извращенным удовольствием узнавала какие-то новые нелицеприятные подробности об этой девчушке, которая сразу стала симпатична Лазарю Александровичу. Она, Мадам, комментировала все: ее манеру одеваться, ее поведение, ее слова, малейшие жесты... Она не уставала повторять, что только такой вот продажной, страшной, грязной, дешевой (список мог продолжаться до бесконечности) девкой и мог прельститься Ян. Странно, но о другой - Ангелине, Эндж, как ее все называли, маленькой хрупкой девице, все время шляющейся с какими-то подонками, - она высказывалась, хотя и с презрением, но мало и неохотно.
А вообще частенько перепадало и Лазарю, и всем мужчинам, и всем людям вообще. Он не пытался остановить этот грязный поток претенциозной ругани, в котором она то опускалась до площадной брани, то поднималась до затейливых, тщательно выстроенных теорий, не лишенных даже некоторой изящности, смысл которых, впрочем, сводился к тому, что Сана, и Энджи, и хозяйка, и ее сын, и Данила, и сам Лазарь - все непременно сдохнут и попадут в ад.
Не касалась она только одного человека - непосредственного виновника всех событий, своего мужа, и в этом была какая-то своя, высшая, логика, доступная одной только Мадам.
Лазарю что-то не нравилось. То есть он знал, что ему многое не нравится: шантаж этой женщины, которая не могла справиться с собственными демонами, но бралась манипулировать чужими судьбами (хотя нужно отдать ей должное, она не выходила за рамки, вела себя по-прежнему уважительно и корректно, а строго официальное "вы" так и сохранилось до конца их знакомства). То, что ему пришлось уволиться из больницы и вести наблюдение за Яном. Нужно отдать должное Мадам, ее деньги, если она не забывала их ему выдавать, превышали больничную зарплату, но...
Во-первых, теперь Лазарю почти всегда хотелось спать. Эта женщина не признавала ни выходных, ни времени суток, все они обязаны были находиться возле Яна как можно чаще, то есть почти всегда. Наблюдать за ним. Прослушивать разговоры. Следить за мимикой, за каждым жестом, каждым вздохом. Чаще всего она сидела в машине рядом с ними, нередко по двадцать часов подряд, без еды и сна.
Во-вторых, его беспокоило поведение Яна. Нет, внешне все было нормально: он жил в каком-то бомжатнике, разговаривал, делал все абсолютно естественно, и все же...
- Он похож на человека, у которого есть цель, - однажды сказал он. - И то, что мы не знаем этой цели, заранее ставит нас в проигрышное положение.
Безумие Мадам оказалось заразной штукой. Теперь ему тоже частенько казалось, что Ян просто морочит им голову, настолько неожиданными и своеобразными оказывались его поступки, не укладывающиеся ни в одну общепринятую схему безумия (звучало довольно парадоксально...). Но это не мешало Лазарю проникаться все большей симпатией к этому странному малому, и ожидание развязки было связано с симпатичным предчувствием провала планов Мадам, какими бы они ни были.
Но оказалось, что Ян не симулирует. Разрушительный механизм, запущенный в его организме, выжигал в нем и человеческое тело, и ангельский дух. На все прочие радости жизни наложилось раздвоение личности. Второй обитатель замученного стараниями Лазаря тела - там становилось слишком тесно, не так ли? - был личностью агрессивной, не злой, а именно агрессивной. И очень умной. И очень отчаянной. Доктору он не нравился, но женщина его чувств, похоже, не разделяла.
- По крайней мере, теперь мы знаем, что он не притворяется, - пробормотал Лазарь. - Это шизофрения в простой форме. Думаю, тут можно подозревать еще несколько осложнений, но это - наверняка.
- Но ведь это простая форма? - спросила Мадам, пытаясь уцепиться за какое-нибудь знакомое ей слово.
Лазарь мельком посмотрел на нее.
- Простая форма - самая злокачественная. Она почти неизбежно приводит к быстрой деградации организма. С последующим летальным исходом, между прочим.
- Вы можете снова попробовать ваши лекарства?
- Попробовать - могу, - с раздражением ответил он, - дурное дело нехитрое... Только это не поможет. Мы слишком долго и качественно его убивали. Когда мы перевезем его в больницу?
- Если не поможет, то зачем?..
- Действительно, - сказал он, - вы, как всегда, правы.
- Так он не притворяется?
Ее настойчивость могла кого угодно довести до бешенства.
- Нет, нет.
- Хорошо, - сказала Мадам, - у вас свои способы, для того, чтобы все проверить, у меня - свои.
Она вышла из машины.
- Что вы собираетесь делать? - заорал ей вслед Лазарь.
- Я поговорю с ним, - не оборачиваясь, откликнулась Мадам, - мне он врать не сможет.
- Я говорю вам как врач, что симулировать в таких условиях невозможно.
- Я не доверяю врачам, у которых умирают пациенты, - не стесняясь смотреть ему в глаза, ответила она.
То, что произошло дальше, было просто за гранью добра и зла, и, нужно сознаться, унижение женщины принесло Лазарю немало удовольствия. Но когда новоиспеченная миссис Дьявол (впрочем, с таким же успехом ее можно было назвать и миссис Ангел - за кем она замужем, в конце-то концов?!) села в машину, стало уже не смешно.
Это было уже не бешенство, а какое-то холодное исступленное спокойствие. Она сказала:
- Уезжаем.
Лазарь косо взглянул в ее красные припухшие глаза. По его подсчетам, Мадам не спала уже две ночи подряд.
- Ваше решение на две минуты. Потом вы передумаете, и мы прямо из теплых постелей поедем проверять, хорошо ли спит ваш супруг, и если окажется, что плохо, то я отправлюсь в тюрьму, а эти бедолаги, - он кивнул на Федю и Петю, невозмутимо восседающих на заднем сиденье, - по всей вероятности, на кладбище.
- Ваша ирония абсолютно неуместна, - безразлично произнесла она таким тоном, как будто они сидели и беседовали на каком-нибудь великосветском же рауте. Как будто он не знал о ней столько, что хотелось бы поменьше. - Следующие два дня вы мне не нужны. Потом я позвоню.
Что происходило в эти два дня, Лазарь мог только догадываться. Весь свой "отпуск" он только и делал, что спал. К этому времени он давно уже переехал в отдельную квартиру, жена, кажется, подала на развод, но он не отвечал на повестки и не появлялся в суде. Ему было все равно.
Вечером они приехали в какой-то подозрительный пригород. Мадам ничего не объясняла, и ни он, ни тем более Федя (или Петя?) ничего не спрашивали. Они остановились на тихой полуосвещенной улочке. Поодаль, в неоновом пятне рекламного света стояло несколько девушек.
- Зачем мы... - начал было Лазарь и оборвал сам себя: в одной из уличных девиц он узнал Оксану. - Вы привезли нас сюда, чтобы доказать свою проницательность? Право, не стоило беспокоиться.
- Подождем чуть-чуть, - она облизнула пересохшие губы.
Лазарь нервно шевельнулся. Она явно что-то затевала, но что - он не мог понять.
Прошло несколько долгих мучительных минут.
- Пора, - наконец прошептала она. Доктор проследил глазами за ее быстрым небрежным взглядом из-под опущенных ресниц, и почти не удивился.
Там стоял Ян.
- Что вы собираетесь делать?..
Мадам повернулась к нему.
- Сними эту девку.
- Нет, - мгновенно вырвалось у него.
Мадам - холодная, корректная Мадам - вцепилась в его плечи.
- Делай что я говорю! Немедленно!
Ее истерика вернула Лазарю присутствие духа.
- Нет, госпожа, - насмешливо сказал он. - Мне сейчас хочется отвезти вас домой, запихнуть вам в рот снотворное, и, ей-богу, я не понимаю, что меня удерживает от этого благотворного для всех шага.
- Ты завтра же окажешься на шконке, - прошипела она.
Гадюка, лживая гадюка.
- Нет, - твердо сказал он. - Если вы заставите - я пойду... Но не заставляйте меня терять последние остатки человеческого достоинства.
Мадам в бешенстве повернулась к Феде (или Пете? Он так и не научился их различать).
- Иди сними эту девку.
На секунду Лазарю показалось, что тупой бугай тоже откажется, но он только пожал плечами, выплюнул в окно сигарету и вышел из машины.
...Ян стоял и разговаривал с Петей (или Федей?). Тот смущенно топтался на месте и явно не знал, что делать, - никаких распоряжений на этот счет Мадам не отдавала. Врач искренне понадеялся, что тому хватит ума даже пальцем не притрагиваться к этому сумасшедшему, дальнейшую реакцию Мадам он представлял с трудом, но догадывался, что несчастному Феде (да, кажется, все-таки Феде) придется очень и очень несладко.
- Знаете, я начинаю уважать вашего мужа, - сказал он Мадам.
Она что-то прошипела в ответ.
Федя отошел.
- Он молодец, - сказал Лазарь, и тут же заткнулся: супруг Мадам размахнулся и ударил девушку, сильно, в слепой звериной злобе, так, что она чуть не отлетела в сторону. Еще и еще. Лазарь сжал ручку двери.
- Он убьет ее, - не своим голосом сказал он.
- С чего Вы взяли, - Мадам смотрела, чуть не прильнув к стеклу.
- Он же болен! - Лазарь рванул ручку, но тут Ян отшвырнул девчушку и отступил на шаг.
- Он изумителен до боли, - сказала Мадам. В ее голосе и была боль.
Боль и наслаждение.
- Он сумасшедший, - заорал Лазарь, а в голове было "она сумасшедшая".
- Сумасшедший ангел, - совсем тихо, с незнакомым ему нежным трепетом сказала она, - но кто больше: ангел или сумасшедший?
Ян отступил на шаг и что-то сказал: совсем тихо, так, что даже через микрофоны ничего не было слышно. А потом он ушел, и в сердце Лазарю больно ударило разочарование: так, если бы любимый брат оказался предателем и трусом.
- Теперь вы знаете Яна, - сказала женщина на переднем сиденье.
- Я не знаю его, - уже не сдерживаясь, сказал Лазарь, - но одно мне понятно: сейчас он вел себя как злая жестокая тварь. Незачем смотреть на него как на героя. Он ударил женщину, на это не требуется много мужества.
И он покосился на Мадам.
- А вот в этом вы правы, - сказала она, - он был тварью, но тварью совсем особого рода: он был жесток и сознательно наслаждался своей жестокостью, и беспрекословно следовал прихотям безумного склада своего ума. Вы говорили мне, что изучали его два года, я была его женой одиннадцать лет. Думаю, я одна знаю его, но и я не могу сказать, что хоть чуточку понимаю... О, Ян - настоящий, Ян - умен и вероломен, расточителен, горд - непомерно, отважен, склонен к авантюрам, ироничен. Одновременно он избирательно добр - к тем, кто, по его мнению, этого заслуживает, неожиданно лиричен и нежен, сострадателен, очень чуток и проницателен. И вот на все это накладываются ангельские добродетели, причем накладываются, как полупрозрачный тюль, они ретушируют, но не скрывают черной бездны в его душе. Но все это гораздо сложнее...
- Послушайте, - сказал Лазарь, - вы говорите так, как будто верите...
- В то, что он ангел? - Мадам повернулась к нему. - Спроси вы меня об этом еще две недели назад, и я сказала бы, что не знаю. А сейчас я говорю - да.
- Во всяком случае, одно он угадал, - с суеверным ужасом пробормотал он. - Я продал душу дьяволу, не иначе. Разве, что кровью не подписался.
Улыбка Мадам стала шире. Сейчас она как никогда напоминала итальянскую мадонну.
- В иных случаях можно обойтись без этого...

Глава пятнадцатая. Человеку, который видел ангела

Было шесть часов утра. Телефон оголтело звонил над ухом, как будто на-мереваясь разрезать звоном этот мир напополам, но потом вроде бы решил удовольствоваться его головой.
- Да, - сказал он пересохшим голосом, так, что сам себя не расслышал.
На том конце провода молчали. - Я слушаю!..
- Приезжайте, - он с трудом узнал голос Мадам: таким он был молодым и полным трогательными нотами волнения.
- Я не могу, - сказал он. Откуда-то пришло твердое решение: легче сесть в тюрьму, чем встать и идти в это холодное чистое утро. - Я лег всего час назад. Я не сплю третью ночь.
- Пожалуйста, - она заторопилась, - не кладите трубку. Прошу вас. Вы мне очень нужны.
- Нет, - таким же нежным застывшим голосом упрашивал он. - Я приеду вечером, и мы обо всем поговорим.
Мадам плакала. Плакала в телефонную трубку.
- Приезжайте, прошу вас... Быстрее. Что-то случится - я чувствую. Я не могу одна... пожалейте меня, приезжайте...
Он слушал этот невыносимый по своей бестолковости и бессвязности монолог, в котором она бессчетное количество раз разражалась плаксивыми всхлипываниями, перебивала себя, путалась, и понимал только одно - сейчас ему придется встать, встать, ВСТАТЬ.
- Вы там? - наконец спросил он.
Там - это возле отвратительной розовой развалюхи с плоской, как блин, крышей, где жил Ян.
- Да, - успела сказать она, и Лазарь немедленно отсоединился.
Он спал одетым, даже и в ботинках, так что пришлось потратить время только на символическое умывание. Он не мог вспомнить, когда брился в последний раз: кажется, две недели назад или около того. Не ел нормально - целую вечность. Не жил без головной боли, то звонко ввинчивающейся в виски, то многотонно сжимающей затылок - примерно столько же.
Он шел, не особенно торопясь. Скорее всего, Мадам просто окончательно свихнулась. Если ее многострадальный супруг не умер, то все остальное может подождать...

...И тут происходит невозможное: она оборачивается и смотрит на меня расширенными от ужаса глазами.
- Что ты делаешь, Ян?..
Я встречаюсь с ней глазами - это уже против всяких правил, нельзя, нельзя смотреть в глаза тем, чьи души мы забираем. Но она замолкает и только ужасно тихим шепотом говорит:
- Я не хочу умирать... Если ты можешь, не делай этого.
Мне многое хочется ответить ей. Но я не могу.
- Я не могу, - говорю я странным удивленным голосом. Она послушно кивает и зачем-то разматывает свой шарф в бежевую и шоколадную клетку; кладет его на козырек крыши, покрытый инеем.
Я смотрю прямо в ее закрытые глаза. Почему ты не задашь ни одного вопроса, разве тебе не интересно, кто так легко и торжественно манипулировал нашими судьбами? И... разве тебе ничего не хочется сказать мне на прощание?
Если да, то не мне винить тебя за это. Впрочем, я сделал все, что мог.
Я слышу шум шагов.
"Ты знал это", - устало говорит Учитель. Он тоже знал, но надеялся до самого последнего момента.
"Я готов принять любое наказание. Но я не хочу... без нее"
"Пусть будет так".
- Нет! - это уже кричит тот самый человек, которого я видел на улице... светлое пятно среди чужих спин... А потом я заношу меч - он истерично требует живой плоти, и я ничего не могу с этим поделать. Да и не хочу... Я опускаю его, и мир погружается во тьму.

Было чертовски холодно.
Они стояли на крыше. Плоской, как блин. Или земля на трех китах.
Она была абсолютно спокойна. Какая актриса...
- Я вызвал "Скорую", - сказал Лазарь. - Они приедут минут через десять.
Мадам кивнула. Она безжалостно смотрела на два тела, распростертых
на обледенелом бетоне.
- Нас могут обвинить в соучастии, - с трудом выговорил он. - Я не хотел бы...
- Какой же вы трус...
Они снова замолчали.
- Мне жаль вашего мужа.
На секунду ему показалось, что в ее глазах появился слабый отблеск того огня, что пожирал ее в тот вечер, когда она согласилась на эту безумную авантюру.
- Не смейте! - крикнула она. Уже у самого дома протяжно выли сирены, но Лазарь их не слышал.
- Я просил вас остановиться, - сказал он.
- Вы не можете меня обвинять. Вы первый предложили мне это. А впрочем... обвиняйте, если хотите.
- Я просил вас остановиться, - сказал он.
- Какая теперь разница?.. - она присела на корточки и взяла в холодные ладони лицо своего мужа. В сером предрассветном свете оно казалось совсем юным и беззащитным.
- Теперь-то он наверняка умрет, - сказал доктор.

Глава шестнадцатая. Миллион секунд тишины

В понедельник (почему-то все на свете случается в понедельник) они сидели в кабинете Лазаря Александровича. Прошел месяц. Ян был жив, его состояние стабилизировалось, чему особенно был рад Лазарь.
- Искренне желаю ему не выздороветь, - хмуро сказал им усатый капитан. На его серых усах сердито блестели льдинки. И он был прав, ибо кто же будет спрашивать с безумца?
Мадам каждый день сидела при муже, пока его жизнь находилась в опасности. Но это время было позади, и теперь она появлялась в клинике как обычно: по вторникам и субботам. Сейчас врач зачитывал ей отрывки из дневника, который пристрастился вести несчастный сумасшедший...

Из дневника Яна
Где я? Сколько времени прошло с тех пор, как я попал сюда?
Не знаю.
Здесь нет настоящего света. Но нет и тьмы. "Там, где кончается тьма и свет..." - мне кто-то предсказывал это, кто - не помню, но слова звучат у меня в голове...
Никто не приходит ко мне, и никто не говорит со мной, кроме того человека с крыши, да еще иногда, как бы сквозь сон, я вижу женщину, с глазами, как вода. Я теперь часто нахожусь в странном состоянии, туманной хмари, которая опутывает мое сознание. Мне не хочется ее видеть эту женщину - она приносит с собой страх и одиночество. Я часто хочу попросить ее не приходить больше, но не могу ни сказать что-нибудь, ни пошевелиться.
Стало быть, это ежедневная смерть и есть наказание? Я не знаю, что с Саной, и, наверное, не узнаю никогда. Жива ли она? Мне почему-то кажется, что все-таки жива, иначе в происходящем слишком мало смысла...
А вот Энджи умерла, я случайно узнал об этом. Не помню даже как... просто знание однажды вошло в мою голову и с тех пор не покидает ни на минуту. Бедная маленькая Энджи... все, что я сейчас помню о ней - это шелковые локоны и нежные хрупкие руки.
Сана... о, если бы хоть кто-нибудь сейчас вошел ко мне и сказал, что у тебя все хорошо, что я не убивал тебя, то... Я путаюсь сейчас в том, кто я... Если я ангел, то, наверное, я не убивал, но ангел ли я - уже не знаю.

- В углу приписка: первое послание Павла к коринфянам 13:1-8. Вы знаете, что это могло бы значить?
- Не имею ни малейшего понятия.
- Нужно сказать ему, что он не убийца, - после долгого молчания сказал доктор. - Сказать, что эта девушка жива, что у нее все хорошо... не знаю там, что она вышла замуж, нарожала детей, завела собаку. Это вряд ли повлияет на ход болезни, но я так думаю, что это все же легче.
- Не надо, - сказала Мадам.
Доктор промолчал.
- Я скоро переведу его в другую клинику, - после паузы добавила она. - В Израиле, мне очень рекомендовали...
- Это ничего не изменит.
- Знаю, - она пожала плечами. - Но все его друзья спрашивают, что я делаю, и вообще... Надо что-то изменить, чтобы они хоть на полгода заткнулись. Кому хочется выглядеть монстром?
- Вам хочется, - сказал доктор.
- Ошибаетесь. Мне тоже не хочется.
И они снова надолго замолчали.

"Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
И если я раздам все имение мое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится"
(Первое послание Павла к коринфянам 13:1-8)